Встретившись в ту же ночь с Хаято, Дзиндзюро обо всем ему рассказал, поручив проследить, куда отправится гонец, и по возможности прочитать письмо.
— Я бы и сам пошел, да хочу еще понаблюдать за усадьбой, — добавил Паук.
— Ладно, я за ним увяжусь и поведу до Киото, но как, по-вашему, я смогу прочесть это письмо? Могу я прикончить старикашку?
— Ну, такие крайние меры, сударь, позволительны только если уж больше ничего не остается. Насколько возможно, постарайтесь его не спугнуть и остаться незамеченным, чтобы он не догадался, что за ним следят.
На том они и расстались.
Хаято немедленно собрался в путь и занял позицию для наблюдения у ворот замка, выводивших на тракт, где вскоре должен был показаться гонец. Наконец, когда уже забрезжил рассвет, гулко ударил барабан, ворота замка распахнулись и вышел верный Хатискэ,
облаченный в дорожное платье.
Город уже просыпался — повсюду чувствовалось утреннее оживление. Хатискэ, выбрав, как видно, сухопутную дорогу, не пошел в сторону порта Ниихама-одзаки, а вместо этого зашагал в противоположном направлении, в сторону Наватэ. Соблюдая дистанцию, Хаято пустился за ним следом. За всеми этими передвижениями, о которых едва ли мог догадаться кто-то посторонний, давно уже с большим вниманием наблюдал один нищий. Проследив за обоими, он ретировался — только затем, чтобы зайти на постоялый двор, где квартировала предприимчивая «купчиха». Там он прошел во внутренний дворик, где его без особого удивления встретила служанка, подметавшая галерею. Служанка поднялась на второй этаж доложить, и вскоре заспанная «купчиха» уже спускалась по лестнице, подметая подолом ступеньки.
— Молодец, хорошо работаешь! — сказала она. — Ну как, было что-нибудь?
— Ага. С подворья командора вышел человек, с виду вроде из челяди кто-то, а за ним, значит, увязался тот самый и стал следить…
— Тот самый?
— Ну тот, молодой, пригожий такой…
— А-а, — проронила женщина и задумалась.
Лучи утреннего солнца все ярче разгорались в свежей зелени литокарпуса. На противоположной стороне дворика служанка с шумом отряхивала пыль с сёдзи. Утро было тихое, безветренное.
«Купчиха» наконец как будто бы на что-то решилась, и кровь слегка прилила к щекам.
— Вот что, сослужи-ка, дружок, службу: отправляйся тотчас же за этим красавцем и глаз с него не спускай, куда бы он ни пошел. Я тут закончу кое-какие дела и тоже за вами поспешу. А ты пока погляди, куда это он собрался, да только не упусти! Вот тебе денег на дорогу.
С этими словами она вручила нищему несколько монет.
— Это тебе от меня за работу. Погоди немного, тут еще кое-что…
Судя по всему, «купчиха» была очень довольна. Пока нищий стоял с несколько ошеломленным видом, она быстро взбежала по лестнице, и, что-то прихватив, тотчас же снова спустилась вниз.
— Ты по дороге оставляй для меня какие-нибудь приметные знаки, чтобы мне вас найти побыстрее. Да вот хоть просто круг рисуй.
В руках у нее была небольшая коробочка с письменными принадлежностями.
— Ну, давай, иди. Смотри там маху не давай! Понял?
Когда нищий вышел за ворота, «купчиха» сказала служанке:
— Приготовь-ка мне ванну, да погорячее. Мне надо будет отлучиться дней на пять. Ты пока что сходи к управляющему и скажи, чтобы счет прислал — рассчитаюсь перед уходом.
Вернувшись к себе, «купчиха» проворно прибрала свои нехитрые пожитки, которые решила оставить до возвращения. Однако кинжал она собиралась взять с собой и теперь, спрятав оружие в дорожном кимоно, положила сверток в нишу токонома. Затем она отодвинула перегородку и заглянула в соседнюю комнату, куда давно уже вселился Касивабара, большой мастер меча и один из ее приверженцев-ронинов, который взялся охранять благодетельницу.
— Касивабара! — позвала женщина, но ронин, пренебрегая своими обязанностями, только блаженно похрапывал, выпростав волосатые ноги из-под ночного кимоно. Женщина озадаченно подняла брови, но затем, должно быть, что-то надумав, вышла на веранду и тихонько задвинула за собой сёдзи. Вернувшись в свою комнату, она присела возле подноса с курительным прибором и взяла чубук.
Утреннее солнце уже пробивалось сквозь бумагу на одной половине сёдзи. Выпуская сизые струйки дыма, женщина погрузилась в мечтательную задумчивость. Прочитать письмо, лежащее у кого-то за пазухой, да так, чтобы человек этого не заметил, было заданием нелегким. Что делать?
Шагая по дороге вслед за Хатискэ, слугой из дома Оиси, Хаято обдумывал всевозможные варианты действий. Хатискэ — фамилии Хаято не знал — на вид был дядька крепкий — по крайней мере, ноги у него были мускулистые, как у хорошо тренированного бойца. Большие, слегка навыкате глаза, казалось, могли с первого взгляда распознать злоумышленника.
Первый ночлег у Хатискэ был в Химэдзи, в призамковом городе. Хаято остановился на том же постоялом дворе, но в другом флигеле, так что подобраться к письму было невозможно. На вторую ночь прибыли в Хёго, где Хаято удалось устроиться в соседнюю с его подопечным комнату. Слегка отодвинув фусума, он присматривался, но Хатискэ, вероятно, не расставался с письмом и никогда его не вынимал, так что добыть заветную бумагу, наверное, нелегко было бы и профессиональному дорожному вору.
Дело становилось слишком хлопотным. Куда проще было бы подкараулить старика где-нибудь в безлюдной лощине и хорошенько припугнуть мечом. Сам того, может быть, не подозревая, Дзиндзюро задал очень трудную задачу.
«— Ага! Когда он пойдет принимать ванну… — сообразил Хаято. Однако коварный Хатискэ — должно быть, сознавая, какое важное поручение он выполняет, упорно не желал залезать в ванну ни на четвертый, ни на пятый день пути. Прибыв на постоялый двор, он просил дать ему ушат воды и ограничивался тем, что обтирал пот, слегка приспустив кимоно, — таким образом оставаясь неприступным, как горная крепость. В конце концов Хаято совсем отчаялся и приуныл. Если прикинуть, до Киото оставалось три-четыре дня пути, так что расслабляться было некогда».
«— Ну, делать нечего, сегодня или никогда! — решил про себя Хаято, когда утром четвертого дня они покинули городок Нисиномия. Надо будет выбрать безлюдное местечко где-нибудь у берега Мукогавы или на лугу в окрестностях Кандзаки, — размышлял Хаято».
Путников в эту пору было немного, а дорога вилась среди пустынных полей, пересекая порой скрытые в густом сосняке пересохшие каменистые русла ручьев.
Хаято вышел загодя на рассвете и, отмахав быстрым шагом некоторое расстояние, присмотрел местечко, которое показалось ему подходящим. Дорога, укрытая со всех сторон низкорослыми ветвистыми соснами, вплотную примыкала к берегу реки. Чуть поодаль в смутном отблеске солнечных лучей, пробивающихся сквозь облака, виднелась дорога: в одну сторону она уходила к Нисиномии, в другую к Осаке.
Ему хотелось надеяться, что Хатискэ прибудет на это место без попутчиков. Хаято затаился в логове под сенью сосновых лап и стал ждать.
Горы Рокко с вершиной Кабуто на переднем плане возвышались в отдалении, укрытые мутноватой дымкой. Вокруг там и сям желтели в траве цветы сурепки. Склады винокурни маячили вдалеке, словно расставленные на доске шашки-сёги. Ждать пришлось недолго. Вскоре на дороге показался Хатискэ, но не один — почти одновременно с ним появились носильщики с паланкином на плечах. Хаято прищелкнул языком от досады, но надежды на успех не потерял: дальше дорога тоже проходила по безлюдным равнинам, и путников впереди не могло быть слишком много.
Он заметил, что, стоило Хатискэ остановиться передохнуть, как носильщики тоже норовили остановиться и опускали паланкин наземь чуть поодаль. Казалось, кто-то нарочно хочет помешать планам внезапного нападения. При всем том Хаято был не слишком обескуражен вмешательством злополучного паланкина, сочтя это простым совпадением. Однако на следующее утро, когда после ночевки в Итами они снова двинулись в путь, неизвестно откуда взявшийся паланкин снова вынырнул перед ним, то слегка опережая Хатискэ, то слегка отставая.