— Хо! Командор! — воскликнул он, выбегая навстречу.
Человек пять свободных от службы самураев, собравшись в комнате у Кобаяси, развлекались игрой в шашки-сёги.
— Сидите, сидите! — бросил Хёбу, заходя в помещение. — Давно собирался вас тут проведать, да все как-то дел было полно. Однако, я вижу, у вас все в порядке. Экая жара стоит нынешним летом, а? — непринужденно продолжал он, снимая верхнюю накидку-хаори и бросая ее в угол.
На сей раз Хёбу говорил совсем не в той манере, к которой привыкли те, кто посещал его на подворье Уэсуги. Кобаяси и его люди засуетились: они то садились на циновку, то снова вставали, не находя себе места, то бежали доставать арбуз, охлаждавшийся в колодце. Хёбу выставил от своих щедрот бочку сакэ и велел всем пить не стесняясь. Сам же тем временем принялся расспрашивать обо всем на свете: как у них тут обычно проходит день? Скучновато, наверное? Не испытывают ли в чем нужды? — А то пусть скажут откровенно. Упражняются ли ежедневно в ратном деле?
Тут уж и Хэйсити задал вопрос: не ожидается ли в ближайшее время нападение?
— Да уж видно, недолго ждать осталось, — усмехнулся Хёбу. — Главное — не терять бдительности. Каждую ночь чтоб были начеку, в том числе и нынче. Противник, небось, высматривает, где тут у нас слабое место, ищет щелку, в которую можно пролезть, так вы уж не оплошайте!
Снаружи послышались торопливые шаги — это, удивленный известием о нежданном визите, явился Татию.
— Кого мы видим! Ваша милость Тисака! А я-то и не знал, что вы пожаловали. Извините великодушно, что не встретили как подобает. Его светлость будет весьма рад вас принять, если изволите…
— Да в общем-то, я сегодня пришел к Кобаяси и его ребятам, — замялся Хёбу, всем своим видом показывая, что приглашение радости ему не доставляет.
Тем не менее он последовал за Татию в резиденцию хозяина, в парадную гостиную. Юный прислужник смиренно внес поднос с чаем и сластями, а вслед за ним в комнату вошел и сам приветливо улыбающийся Кодзукэноскэ — живое воплощение радушия и любезности.
На душе у Хёбу скребли кошки, но он этого не показывал — только был уж слишком немногословен, предпочитая больше слушать собеседника. Поскольку Хёбу сам, по своему обыкновению, о делах, связанных с ронинами из Ако, не заговаривал, сгоравшему от нетерпения Кире было неудобно первому приступать с расспросами. Человек слабодушный, он всегда старался любой ценой не показывать другим своих слабостей, а высокомерие не позволяло ему напрашиваться.
— Ах, да! — воскликнул наконец Кодзукэноскэ, будто бы внезапно вспомнив нечто. — Дошли до меня слухи, что князю Даигаку Асано дали в удел Аки. Правда ли это?
— Совершенно верно, — отчетливо произнес
Хёбу, но по виду его было трудно судить, как он относится к данному событию.
— Надо же! — пробормотал Кира, состроив растерянную гримасу. — Что-то его высочество уж слишком суров. Да можно ли так жестоко обходиться с древним родом! Ох, вот беда-то! А ведь за все мне отдуваться! На меня все неприятности и посыпятся! Вот я и думаю теперь: ведь разве я желал князю Асано смерти? Разве хотел довести его до харакири?! Просто не сдержался — и тем погубил достойного молодого человека. Ах, ведь можно же было назначить ему другое наказание!
— Да, можно было, — согласился Хёбу.
Кира испуганно воззрился на него, ожидая, что немногословный собеседник, который пока что только слушал его излияния, наконец внятно изложит свои суждения. Лучше всего было бы самому без обиняков перейти прямо к делу и спросить по сути, но от раздражения нужные слова никак не приходили в голову. Скверное настроение отставного царедворца от того только усугубилось, причем более всего, надо полагать, от неприветливого выражения на непроницаемом, словно маска, лице самурая.
«— Ну, что за человек, право! — думал Кира. — Ох, неужто все потому, что он меня так недолюбливает? Отвратительный тип… Не повезло мне, что командором дружины у Цунанори не кто иной, как этот господин. И мнения-то своего высказать не хочет… Или не умеет? Может, он просто посредственность? И притом какое-то вечное упорство, несговорчивость…»
Предаваясь в душе подобным размышлениям, Кира тем временем изобразил на физиономии добродушную улыбку и как ни в чем не бывало поглядывал теперь на Хёбу, занятого разговором с Танакой.
Что касается Хёбу, то ему ход мыслей собеседника был вполне понятен, но он сознательно почитал за лучшее сохранять отчужденность в общении с именитым подопечным и не делал ни малейшего поползновения к тому, чтобы смягчить образовавшуюся напряженность.
— Ну что ж, занимайтесь на здоровье своими делами, — бесстрастно попрощался Кира, и с этими словами покинул гостиную. Когда Татию Танака, проводив Хёбу, заглянул в покои господина, Кира все еще был смертельно бледен от негодования.
— Что, ушел? До чего же отвратительная личность! Надо будет при случае поговорить с Цунанори — пусть отошлет этого мужлана назад в провинцию. Неискренний, мерзкий тип!
— Напрасно изволите так гневаться, ваша светлость, — возразил Татию. — Господин Тисака весьма рьяно радеет о вашей безопасности. Только что, когда вы изволили удалиться, он, не ожидая моих вопросов, сам весьма подробно обрисовал положение вещей. Этот человек свое дело знает!
— Нет, нет! Я же вижу, он ко мне относится враждебно. Цунанори хотел было меня переселить к себе, да отказал. А почему? Уж не Тисака ли тому причиной? Уж во всяком случае добрых чувств ко мне он не питает. Это же сразу видно по тому, как он со мной общается.
— Ну уж, ваша светлость! Что вы, право?! — не соглашался Танака, удивленный столь неожиданной вспышкой раздражения.
— А я тебе говорю, что так и есть! — уверенно заявил Кира. — Ну, ладно, и что же он тебе сообщил? Что-нибудь о ронинах из Ако?
— Именно так, о них.
Танака не мог забыть суровую и деловую, но доброжелательную манеру, в которой беседовал с ним Хёбу.
— Господин Тисака чрезвычайно внимательно относится к своим обязанностям, — заметил он.
— Внимательно, говоришь? И что же, по его мнению, опасность близка, можно вскоре ожидать покушения?
— Буквально этого он не говорил, но на всякий случай рекомендовал усилить бдительность.
— Темнит, как всегда, — с кислой миной неприязненно бросил Кира. — Все у него какие-то отговорки. А сам-то в душе не хочет меня защищать, заботиться о моей безопасности. Вот и говорит, что ничего особенного не происходит. А что, коли происходит? Что тогда делать?
Неужели Цунанори оставил бы родного отца на растерзание убийцам? Нет, не такой он человек! Он свой долг разумеет! Значит, не иначе, Тисака ему помешал, остановил его. Я, конечно, уже старик… Ну, убьют меня чуть раньше или чуть позже — невелика важность, да ведь надо еще подумать о Сахёэ, о моем приемном сыне. Мы ведь с Уэсуги не просто родственники — мы один род, одна семья!
В конце тирады голос Кодзукэноскэ дрогнул. Слова Хёбу не давали ему покоя и, понимая, что проявляет излишнюю озабоченность, он тем не менее снова вернулся к прежней теме разговора:
— Так что же все-таки он сказал?
— Насчет того, что надо повысить бдительность… повторил Танака, но тут же торопливо поправился и пояснил:
— Тут ходят слухи, что вы, ваша светлость, перебираетесь в усадьбу Уэсуги. Может, оно и к лучшему — во всяком случае, желательно делать вид, что так оно и есть. То есть, чтобы никто не мог точно сказать, где вы на самом деле находитесь — здесь или в другом месте. Когда из усадьбы соберетесь куда-нибудь выйти, надо соблюдать особую осторожность, с людьми мало знакомыми встреч избегать. Если кого-то нанимаете на службу, устраивать ему тщательную проверку и следить, чтобы от них не было утечки сведений о делах в усадьбе. Вот о том и был разговор.
— Ну-ну, — кивнул Кира, будто показывая, что
именно того и ожидал, но настроение у него при этом резко омрачилось.
По таким речам можно было судить, что положение и впрямь становится угрожающим. Кира и так уже считал месть со стороны ронинов клана Ако неизбежной. Страх его со временем все нарастал. Он с ужасом представлял себе, как все произойдет. Взращенный в семействе царедворцев, а не воинов, он никогда не имел дела с оружием, и остро чувствовал свою ущербность, крайнюю беспомощность в столкновении с теми, кто был искушен в ратном деле и преуспел в воинских искусствах. Стремясь подавить порожденную этой беспомощностью трусость, он вспоминал, что Хёбу Тисака и многие другие утверждали, будто «никакой такой мести уже сто лет не бывало и теперь случиться никак не может». Он убеждал себя, как ни глупо и легкомысленно это выглядело, что, может быть, и в самом деле пронесет, вечно пребывая в состоянии неуверенности и сомнений, где-то на грани между светом и мраком. При вести о том, что Хёбу рекомендовал усилить бдительность, Кира невольно почувствовал, как тяжко становится на душе под бременем надвигающейся близкой угрозы.