— Ну, это уж вы напрасно так, зачем же?..
— Нет-нет, Куробэй Оно собака и есть. Скотина, да и только. Чем долее я вижу, как остальные блюдут вассальную верность, тем больше со стыдом убеждаюсь в том, каким трусом уродился…
Дзюнай с самого начала понимал, что беседа не сулит приятных минут, но сейчас и вовсе не знал, куда ему деваться. Наверное, Куробэй притащился посетовать на свою тяжкую жизнь, но неспроста он, самурай, так бесцеремонно распинался перед собеседником. При всей самоуничижительной манере в словах Куробэя чувствовалось желание уязвить собеседника и поставить его в неловкое положение. Все эти его реплики вроде: «Что командор? В здравии и довольстве?» — это нарочитое самобичевание, сравнение с собакой — во всем сквозил какой-то сарказм и в то же время чувствовалось, что Куробэй в самом деле глубоко несчастен, что и заставляет его выставлять напоказ свою трусость.
— Конечно, вы не зря переживаете, дело непростое, — холодно ответил Дзюнай, — впрочем, не стоит уж так замыкаться на ваших проблемах, на них свет клином не сошелся.
Однако Куробэй сидел ссутулясь, как в воду опущенный, и казалось, готов был заплакать. С вымученной усмешкой он сказал:
— Самое ужасное, что я сам все понимаю и сам себе отвратителен. Но при всех этих чувствах и мыслях ничего сделать не могу… Вот и остается только влачить собачью жизнь, прятаться ото всех в тени… Ха-ха-ха…
Куробэй хрипло, почти беззвучно хохотнул.
Дзюнай чувствовал себя не в своей тарелке от слов незваного гостя. Ни стыда, ни совести нет у человека! Вот, явился ни с того ни с сего! Впрочем известно, что люди, которые хотят вообще избавиться от стыда, становятся необычайно наглы.
Выбивая трубку, Дзюнай хранил молчание. Куробэй, исчерпав свое красноречие, рассматривал длинное копье, украшения в нише токонома, переводя рассеянный взгляд с одного предмета в комнате на другой. Наконец он промолвил:
— Ну, а с этим… О чем тогда толковали… Что-то продвинулось или как? — Ну, с вельможей-то…
— Не обессудьте, сударь, но это дело вас не касается, — решительно заявил Дзюнай. — И уж во всяком случае от меня вы ничего не услышите.
— Да я ведь никому ни слова — как-никак тоже понимание имеем…
— Ладно, лучше скажите прямо, что вас привело сюда? — спросил Дзюнай, намереваясь поскорее закончить докучную беседу.
Куробэй пустился в долгие объяснения, описывая, в какой нищете и убожестве жил последние два года, и упирая на то, что хотел бы в конце концов получить свое добро, которое все еще, опечатанное, хранится в Ако. Однако, если не будет на то особого распоряжения Кураноскэ, сельчане ему имущества нипочем не вернут. Не может ли Дзюнай поговорить с Кураноскэ, попросить его посодействовать в этом деле?
Дзюная слова Куробэя возмутили. Разумеется, на подобную просьбу можно было ответить только отказом.
— Я этого сделать не могу, — сказал он, — да и не хочу.
— Как это?! — удивленно вскинул глаза Куробэй.
Судя по всему, ответ Дзюная был для него полной неожиданностью. В то же время и для Дзюная было неожиданностью то, что Куробэй не ожидал услышать от него отказ.
— Что ж, коли не можете, придется мне самому поговорить с командором, — вздохнул Куробэй.
Кураноскэ молча слушал гостей, но когда понял, чего, собственно, они добиваются, внимать их речам перестал, а вместо того стал прислушиваться к мирному бульканью котелка на очаге.
Трое посетителей то и дело наперебой твердили:
«— Старейшина рода… Князь Даигаку… Все родичи…» Будто назойливые оводы жужжали у Кураноскэ над ухом. Как их ни отгоняй, они снова и снова возвращаются, вьются над головой… —Остается только не обращать на них внимания — пусть жужжат, — решил про себя хозяин».
Дело было после полудня в погожий,
пронзительно ясный осенний день. Гости сидели в гостиной с внушительным и грозным видом, при полном параде, словно три военных корабля в бухте — Сёгэн Окуно, Гэнгоэмон Кояма и Гэнсиро Синдо. По их разговору было видно, что они все согласовали заранее. Вся родня Асано начиная со старейшины рода не одобряет планов мести и оттого чрезвычайно обеспокоена. Они все хотели бы найти более приемлемое, мирное решение…
— Может быть, может быть… — скупо и неопределенно отвечал на это Кураноскэ.
Услышав под конец: «Надо будет хорошенько подумать…» — военные корабли наконец ретировались. Солнечные лучи провожали гостей, играя на листве живой изгороди, а у Кураноскэ после их ухода стало мрачно на душе. Особенно грустно ему было видеть среди посетителей костлявую фигуру своего дядюшки Гэнгоэмона Коямы. С растущим беспокойством он осознавал, что надо действовать, и действовать побыстрее.
Однако усевшись снова у очага и рассеянно поглядывая на деревья в саду, он вскоре сумел восстановить равновесие и обрести свое обычное спокойствие духа. Из полумрака чайного павильона с низким потолком и темными стенами залитый ярким сияньем сад виделся другой вселенной. Кураноскэ одиноко сидел, будто в темном подвале, отделенный условной границей от внешнего мира…
Что ж, пусть так. Трусы должны уйти. К тому же, чем сильнее давление извне, тем больше должна крепнуть сплоченность оставшихся верных соратников. Как ни прижимай сверху крышку кипящего котелка, бурление в нем не утихнет, а наоборот, только усилится. Таков закон природы. Со временем все эти родичи, что пытаются оказывать на нас давление, поймут, что в действительности сами же только способствовали осуществлению нашей заветной мечты, подогревая нашу решимость.
Кураноскэ перевел взгляд с погасшего темного очага на озаренные солнцем колышущиеся листья деревьев, и в душе у него тоже будто всколыхнулась зеленая листва.
«Мы сможем это сделать! Конечно, сможем!» — вскипало в груди победное чувство.
Он твердо верил, что избранный им трудный путь есть единственно верный путь, и знал, что осуществление их плана будет зависеть прежде всего от дружных усилий его соратников. Однако, может быть, помимо этого, им может помочь и благоприятное стечение обстоятельств, простая удача? Или думать так было бы слишком самонадеянным оптимизмом? По здравом размышлении Кураноскэ решил не отбрасывать и такой вероятности. В конце концов, почему бы и нет? Он вскочил на ноги, будто не мог долее усидеть на месте. В этот момент в саду мелькнула чья-то тень, заставив Кураноскэ оглянуться.
— Это я, с вашего позволения, — сиплым голосом вымолвил Куробэй. — Он смотрел снизу вверх, и приземистый Кураноскэ, стоявший на веранде под низкими сводами чайного павильона, казался ему сейчас неправдоподобно огромного роста.
Кураноскэ пригласил гостя в дом, выслушал. Говорил Куробэй сплошь обиняками, так что речь его вскоре наскучила хозяину, однако он благожелательно слушал, не прерывая рассказчика. Для себя Кураноскэ уже определил, что не делает особого различия между Куробэем и теми тремя визитерами, что недавно ушли. Пожалуй, по сравнению с бывшими соратниками, которые были сначала со всеми заодно, а потом, поддавшись трусости и прикрываясь мнением старейшины рода или ища еще какие-нибудь предлоги, откололись, пытаясь помешать осуществлению плана мести, этот старик, с самого начала показавший себя слабаком, был более откровенен.
Кураноскэ слушал, скрывая усмешку, а Куробэй тем временем все вел свой бесконечный рассказ, по привычке слегка пристанывая в особо патетических местах и сопровождая речь выразительной жестикуляцией. При этом он то и дело с опаской поглядывал на хозяина, ожидая, что его вот-вот остановят и велят замолчать.
— Хорошо, напишу, — коротко ответил Кураноскэ, выслушав до конца.
Видя, что командор достал тушечницу и начал растирать тушь, Куробэй вздохнул с облегчением и буквально не мог усидеть на месте.
— Благодарствую, — сказал он, поглаживая руками колени. — А кстати, Онодэра к вам не
наведывался недавно?
Водя кистью по бумаге, Кураноскэ покачал головой и ответил отрицательно.