— Начнем, пожалуй.
Куда ни глянь, повсюду в зале виднелись напряженные, сосредоточенные лица и горящие воодушевлением глаза друзей по оружию. И старики, как Яхэй Хорибэ, и молодежь, как Эмосити Ято или Тикара, ощущали значительность и величие момента, непроизвольно захваченные всеобщим воодушевлением.
— Ну, вот уж и год на исходе, — как всегда, негромким голосом начал свою речь Кураноскэ.
Слова, которые он произносил с расстановкой, будто бы слегка запинаясь, тем не менее обладали свойством проникать прямиком в сердца людей.
— Дело наше тоже помаленьку, похоже, приняло реальные очертания — так что, можно сказать, уж и глаза, и нос видны на портрете. Самое позднее свершится все к самому концу года, а то, может, и завтра, кто знает. Потому прошу вас всех, господа, следовать полученным от меня указаниям и быть готовыми выступить в любую минуту. С сегодняшнего дня запрещаю всем свободно передвигаться без уведомления. Куда бы вы ни направлялись, извольте сообщить товарищам — чтобы никаких сбоев! Поскольку мы, так сказать, посвятили свои жизни нашему господину, будем считать, что есть только его жизнь, а наших жизней не существует. С нынешнего дня приказы вам буду отдавать только я, Кураноскэ Оиси. Даже малейшее возражение, отклонение от приказа недопустимо. Сумеем мы довести дело до конца или не сумеем, но действовать мы должны как единое целое — успех будет зависеть только от общей нашей силы или слабости.
Замерев в безмолвии, все неотрывно смотрели на внушительную дородную фигуру Кураноскэ, внимая своему предводителю, который говорил решительно и твердо, будто припечатывая слова. Что в Ако, что в Ямасине этот человек всегда умел вести разговор спокойно и неспешно, донося до собеседника самую суть того, что хотел сказать. Порой чересчур замедленная и размеренная манера речи могла, казалось, вывести из терпения. Впервые Кураноскэ говорил столь убежденно, твердо и уверенно. Он был похож на тронувшийся с места бронепоезд. Скорость еще невелика, но путь уже четко обозначен — и теперь уже никто и ничто не в силах остановить эту грозную силу. Людям остается только довериться машине и отдаться движению. Такое спокойствие и уверенность внушали его слова.
— Установки наши обозначены в первом параграфе давешнего моего наставления. Ныне я хочу, чтобы вы запомнили все предписания относительно поведения в ночь штурма, перечисленные в новой памятке, прониклись ими и неукоснительно им следовали. Суть этих предписаний и первый параграф тех наставлений будут определять все наши действия. Кто от них отступит, тот будет считаться презренным трусом, категорически заявил Кураноскэ и оглянулся на Дзюная.
Дзюнай, заранее переписавший в нескольких экземплярах инструкцию относительно поведения в ночь штурма, раздал присутствующим листы с памяткой из расчета один на пятерых. Пока ронины молча читали памятку в неверном свете фонарей, на улице свистел и завывал ветер, то и дело сотрясая хрупкие сёдзи. Кого мог оставить равнодушным этот вой студеного вихря? Разве что тех, кто еще до конца истекающего года готовился расстаться с жизнью. Ронины молча читали документ из тринадцати пунктов, озаглавленный
«Памятка для наших людей»:
«I. Когда день будет определен, всем надлежит, как было договорено, незаметно собраться накануне вечером в трех условленных местах.
II. В назначенный день всем надлежит вовремя явиться на место сбора согласно заранее имеющейся договоренности по оповещению.
III. Если удастся добыть голову нашего врага, поскольку ее следует доставить туда, куда мы намерены отойти после вылазки, надлежит снять с трупа верхнюю одежду и в нее завернуть голову. В случае встречи со стражниками на улице надлежит их вежливо приветствовать и объяснить таким образом: “Мы хотим отнести голову на могилу нашего покойного господина. Если вы нам этого не позволяете, то ничего не поделаешь. Однако, поскольку это голова знатного сановника, бросать ее негоже. В дальнейшем, можно и отдать ее противной стороне, родичам Киры. Мы готовы принять любое решение властей, но, с вашего позволения, хотели бы отнести голову в храм Сэнгакудзи и возложить на могилу”.
IV. Если отрубите голову его приемному сыну Сахёэ, ее наружу из усадьбы выносить не следует.
V. Если среди наших будут раненые, им надлежит помочь выбраться из усадьбы. Тем, кто будет ранен слишком тяжело и кого вынести будет невозможно, оказать содействие в качестве кайсяку — помочь покончить с собой.
VI. Когда с кем-либо из двоих, с отцом или сыном, будет покончено, свистеть в свисток — это будет считаться сигналом общего сбора.
VII. Сигналом к отходу будет считаться удар гонга.
VIII. Перед общим отходом всем собраться у храма Муэн-дзи. На территорию храма не заходить и ожидать, пока все соберутся, у восточного основания моста Рёгоку.
IX. При отходе в случае, если из соседних усадеб будут собираться люди, прежде всего постараться им объяснить суть дела и дать понять, что мы не собираемся бежать и скрываться, а намерены лишь на время отступить к храму Муэн-дзи и там дожидаться посланца от его высочества сёгуна, которому и доложим все в подробностях. Если у кого есть сомнения на сей счет, просим проследовать с нами к храму. Приветствовать всех почтительно и дать понять, что мы вовсе не собираемся разбежаться по одному.
X. Если со стороны противника будет погоня, остановиться и сражаться, чтобы победить или погибнуть.
XI. Перед тем как осуществить наше заветное желание, возложить голову врага на могилу господина, дождаться прихода ответственного чина при закрытых воротах — так чтобы только один вышел через калитку с приветствием. Сказать ему при этом, что мы свершили месть и теперь те, кто остался в живых, готовы поступить согласно воле властей. Если, паче чаяния, тот прикажет открыть ворота, тем не менее ворота не открывать. Вежливо отказать, сказав, что наши люди сейчас разбрелись по павильонам храма и, ежели вдруг возникнет замешательство, дело может дойти до бесчинств. Так что, мол, позвольте, сначала сейчас же всех соберем. С тем удалиться, но ворот не открывать.
XII. При отходе использовать задние ворота усадьбы.
XIII. Все вышеперечисленное представляет собой в основном указания, как вести себя при отходе. Что делать при штурме, дело решенное и в особых пояснениях не нуждается. Все, что касается тонкостей поведения при отходе, надлежит помнить, но при штурме обременять себя всем этим не следует. Все равно и после отхода наши жизни отнюдь не будут в безопасности. При штурме следует считать, что смерть в любом случае неизбежна, и делать свое дело на совесть».
Отдельно в постскриптуме был добавлен еще один пункт:
При штурме заранее подготовленные записки, объясняющие причины и цель наших действий, вложить в коробочки для письма и вставить затем их в расщепленные бамбуковые палки, чтобы оставить там, на месте, причем следует отобрать ведущих шестерых или семерых лучших бойцов, которые и понесут сии послания с собой за пазухой. Тут речь шла о пояснении мотивов мести ронинов. Могло показаться несколько странным то, сколь много внимания уделил Кураноскэ отступлению в своей памятке. Ведь еще раньше в тексте инструкции он указывал в параграфе четвертом:
«Буде кто и свершит месть над Кодзукэноскэ Кирой, не должно помышлять о том, чтобы бежать поодиночке, но следует всем собраться вместе — рассеиваться же недопустимо. Коли случатся раненые, надлежит, помогая друг другу, все же там собраться».
Из этого параграфа следовало, что при штурме все участники будут считаться равными в доблести, без различия долей их усердия и отваги: и того, кому доведется добыть голову Киры, и тех, кому будет поручено нести стражу, следует рассматривать одинаково, и, хотя такое установление может у некоторых соратников вызвать недовольство, об этом следует забыть во имя общих интересов.
«Буде в глубине души кому-то придется оно и не по нраву, во имя человеколюбия, следует радеть об общем деле, помогая друг другу, не упускать друг друга из виду и всем вместе дружно биться до полной победы…»