— Ваша милость! Господин Хосои! — вдруг окликнул кто-то, когда Котаку наконец сам того не заметив задремал.
Голос доносился из-за ворот, и Котаку понял, что принадлежит он не кому иному, как Ясубэю Хорибэ, который громко и радостно объявил:
— Хочу вас обрадовать! Мы исполнили наш обет и сейчас отходим к храму Сэнгакудзи. И за гробом не забудем вашей доброты. Пришла пора расставанья — в этой жизни едва ли суждено нам свидеться вновь. Прощайте же и будьте счастливы!
— Хорибэ! — подскочил на своем ложе Котаку.
Наспех накинув хаори и прихватив меч, он выбежал из спальни, миновал прихожую и метнулся к воротам, которые оказались закрыты. Пока Котаку отодвигал засов, Ясубэй, не забывший друга и покинувший ради него боевой строй, уже ушел, нагоняя уходящих товарищей. Когда Котаку выглянул наконец за ворота, вокруг было безлюдно — лишь снег на крышах по одной стороне переулка подтаивал под утренним солнцем, обрушиваясь на землю со стрех.
Котаку бросился вдогонку, добежал до большой поперечной улицы, но Ясубэя нигде не было видно. Он снова пустился бежать, но и на следующем перекрестке никого не увидел. В отчаянии он остановился, решив, что, может быть, выбрал не ту дорогу. Внезапно улица необычайно оживилась — вблизи послышался топот, зазвучали голоса. Казалось, множество людей перекликается на бегу. Заскрипели отодвигаемые щиты-амадо. Люди сбегались со всех сторон.
— Да где же? Где?! — кричал кто-то с площадки на крыше дома.
Котаку, решив, что надо попробовать посмотреть еще у реки Сумида, снова пустился бежать. Пробежав еще немного, он оказался стиснут густой толпой, которая стремилась в том же направлении. Разбрызгивая во все стороны мокрый подтаявший снег, люди со всех ног мчались вперед. Многие понятия не имели, что случилось, и выскочили из дому, как и Котаку, в ночных халатах.
Наконец в просветах среди бегущих показались впереди воды реки. Он присоединился к толпе, стоявшей плотными рядами вдоль набережной, вглядываясь вдаль, в сторону моста Эйтай, и тоже стал смотреть в том же направлении. На мосту тоже толпилось множество народа, но меж прочих в толпе чернела стройная колонна, которая уже собиралась сходить с моста на противоположный берег. Котаку видел, как ярко блестели в лучах восходящего солнца острия копий. Он так и впился глазами в колонну, чуть не крикнув: «Вот же они!» Бешено продираясь сквозь толпу, он поспешил к мосту.
— Вы что?! Больно ведь!
— Чего толкаешься?!
— Чего хулиганишь?! — шипели и взвизгивали со всех сторон.
— Простите! Очень надо! Пропустите, пожалуйста! — приговаривал Котаку, энергично пробиваясь вперед.
Однако чем ближе к мосту, тем сильнее становилась давка, и в конце концов стало невозможно двинуться ни вперед, ни назад. Зажатого в толпе Котаку порядком помяли и потрепали. В густо кишащей толпе из уст в уста передавались слухи о том, что сделали ронины, и звучали громкие слова одобрения. Ловить эти отзывы Котаку было приятней, чем если бы он слушал похвалы в свой адрес. Он оставил намерение бежать вслед за ронинами и, влившись в это людское море, вместе со всеми с волнением осмысливал случившееся, так что слезы готовы были вот-вот хлынуть из глаз.
«— Неужели они все-таки сделали это?! Неужели правда?! — радостно твердил он про себя».
Ему казалось, что он все еще спит и видит сон. На сердце стало легко и свободно — будто с него сняли тяжкую ношу, которая много лет бременем давила на плечи.
Ронины покинули квартал Хондзё, когда был — по нынешнему времени — седьмой час утра. В эту пору большинство горожан уже вставали. Когда колонна ронинов проходила по улице, в открытых дверях домов, где жители приступали к уборке, повсюду виднелись удивленные лица. Поначалу люди пугались и прятались по домам, завидев этот странный отряд пожарных, среди которых было немало раненых и многие к тому же были вооружены копьями, но видя, что вслед за колонной безо особой опаски тянется толпа любопытствующих зевак, приободрялись и сами выходили поглазеть.
Все уже и думать забыли о случившемся так давно инциденте в Сосновой галерее, который был так далек от их повседневной жизни. Подзабыли даже те, кто этого ожидал, поверив слухам о мести, что замышляют бывшие вассалы клана Ако. Когда люди узнавали, что это идут ронины клана Ако, отомстившие за своего господина, невероятное воодушевление охватывало зевак, и новые огромные толпы устремлялись вслед за колонной. Мало кто среди обитателей Эдо знал имя Кураноскэ Оиси, командора дружины какого-то деревенского даймё. Похоже, что в центре внимания ликующей толпы была человеческая голова, которую в узле несли на копье ронины. Одни похвалялись, что видели голову, другие сетовали, что так ее и не разглядели, и норовили забежать вперед колонны, чтобы взглянуть еще раз. На улицах яблоку негде было упасть. От беготни и гомона голова шла кругом.
Однако, вероятно, по той причине, что в толпе были самураи, знавшие суть дела и объяснившие, что к чему, окружающим, вскоре подробности о происшествии стали распространяться с молниеносной быстротой. И тут, подогретые массовым энтузиазмом, симпатии народа к несправедливо обиженным вспыхнули с новой силой.
Снег на дороге таял, превращаясь в жидкую кашу, в холодные грязные лужи, от которых пешеходам было много неприятностей. Но в это время стоило только сказать: «Месть», — и этого было достаточно, чтобы люди пустились бежать следом за ронинами по раскисшей дороге.
Тем временем отряд ронинов перешел через мост Эйтай, миновал Рэйгандзиму и вступил в квартал Цукидзи Тэпподзу. Здесь находилась усадьба, в которой провел последние дни перед смертью князь Асано. Ворота и стены — все выглядело как прежде. От этого зрелища у ронинов щемило в груди.
Утреннее солнце стояло уже высоко, заливая сияньем снег на крыше усадьбы. Яркий свет слепил усталые глаза, но ронинам казалось, что сама природа шлет им благословенье. Все знали, что жизнь их скоро оборвется, и шли в безмолвии, думая о том, что напоследок дано им полюбоваться красой восходящего солнца в этот погожий зимний день. От таких раздумий благостно становилось на сердце.
Миновали квартал Кобики, затем мост Сиодомэ. Здесь было уже недалеко до подворья Уэсуги — тревожное ожидание в колонне усилилось до предела.
Тюдзаэмон Ёсида нагнал Кураноскэ и о чем-то тихо с ним переговаривался. Вскоре после того как перешли через мост Сиодомэ, голова колонны свернула с большой дороги в проулки. Тюдзаэмон вернулся на свое место и что-то шепнул Сукээмону Томиномори. Тот согласно кивнул в ответ.
В это время впереди показалась рифленая стена усадьбы сэндайского даймё Датэ. В тот день, пятнадцатого числа двенадцатой луны, все даймё должны были явиться в замок на прием к сёгуну, и Кураноскэ намеревался пойти обходным путем, чтобы избежать нежелательной встречи с княжеским эскортом у ворот усадьбы. Однако пройти мимо усадьбы оказалось невозможно — дорога вела прямо к ней. В Тэпподзу ронины уже благополучно прошли через караульные посты возле укрепленных подворий кланов Ии и Хонда, но теперь перед ними была новая застава.
Завидев приближающуюся колонну, часовые на караульном посту клана Датэ у перекрестка дорог всполошились, и пехотинцы-асигару с длинными палками в руках высыпали на снег.
— Стойте! — отважно кричали они, преградив дорогу отряду ронинов.
Напряжение нарастало. Когда Кураноскэ вышел вперед, чтобы дать объяснения, распахнулась дверца в воротах подворья и из нее энергично шагнул на улицу внушительного вида самурай в костюме камисимо. Судя по всему, самурай был в изрядных чинах. Спокойно, с достоинством, он безо всякой робости предстал перед Кураноскэ и обратился к нему с вопросом:
— Кто такие будете, милостивые государи? Куда следуете?
Кураноскэ, глядя прямо в глаза самураю, который сверлил его испытующим взором, миролюбиво ответил:
— С позволения вашей милости, мы вассалы князя Асано Такуминоками. Во исполнение воли покойного господина мы добыли голову обидчика князя, Кодзукэноскэ Киры, и теперь направляемся в родовой храм, в Сэнгакудзи, чтобы там дожидаться решения его высочества по нашему вопросу. Вам мы никакого беспокойства не причиним — просим только позволить нам следовать далее.