— Ну, почему же? — слабым голосом попыталась возразить Орю. — Если другие люди тут вовсе ни при чем…
— Я, конечно, зря этих ронинов хулить не буду, но только для простого народа дело на том не кончится, непременно со временем на наши головы новые строгости посыпятся. Такое уж сейчас время! — с жаром промолвил Дзиндзюро, которого это происшествие задело за живое.
Впрочем, тут же, спохватившись, он перевел разговор в другое русло:
— Гляди-ка, на нарциссе уже бутоны! Раненько, однако! До чего же хорош! Надо ему водицы добавить.
С этими словами он подвинул горшочек с нарциссом в сторону кухни.
— И что же теперь будет с этими ронинами? — спросила Орю, которая, судя по всему, сочувствовала мстителям.
По тому тону, каким был задан вопрос, Дзиндзюро почувствовал ее неподдельную заинтересованность. Конечно, ронины нарушили государственные законы. Однако, если люди им сочувствуют, поддерживают их в душе, как Орю, и таких людей будет множество, то, возможно, их мнение как-то смягчит ожидающую мстителей кару. Должно быть, и в окружении сёгуна сейчас воцарится замешательство — мнение партии Янагисавы по вопросу о наказании не совпадает с мнением партии его противников, и как оно все решится, сейчас можно только гадать.
— По мне, так я бы их осудил на самую жестокую публичную казнь, — ухмыльнулся разбойник. — Тут украдешь золота на десять рё — и пожалуйте, сразу голову рубить! Так не странно ли будет, если заговор сочтут меньшим преступлением?
— Можно к вам? — окликнул кто-то из прихожей. Как себя чувствуете, хозяюшка?
Голос был Дзиндзюро знаком — он сразу узнал содержанку собачьего лекаря Отику, которая в последнее время, подружившись с Орю, заходила иногда ее проведать и самой немного поразвлечься. Известно было ему и о том, что Хаято в свое время состоял с Отикой в близких отношениях. Сама Отика о подобной его осведомленности и не подозревала, так что при встрече они как ни в чем не бывало по-соседски здоровались и улыбались друг другу.
— Добро пожаловать! Только у нас тут не прибрано, — радостно откликнулась Орю.
Отика без лишних церемоний прошла в комнату, но при виде Дзиндзюро, казалось, слегка смутилась.
— Проходите, не стесняйтесь! — приветливо обратился к ней Дзиндзюро. — Где же сегодня ваш малыш?
— Спит без задних ног! — засмеялась Отика.
Прошлой весной Отика родила от Бокуана
ребенка, после чего сильно располнела. Выглядела она теперь совсем не так, как в период бурного романа с Хаято, вела размеренную мирную жизнь и сама уже сомневалась, вправду ли пронесся над ее домом тот ураган чувств. Если она и вспоминала иногда о Хаято, то лишь как об «ошибке молодости». После рождения ребенка все ее помыслы сосредоточились на младенце. У нее была одна забота: как теперь, оставаясь в тени, укрепить свое положение. Она как-то сама собой поняла, что лучше всего будет жить так, как сейчас живется, а любые перемены в этой привычной жизни чреваты неприятностями. Однако если для себя она «любые перемены» начисто отметала, то это еще не означало, что она не допускает никаких перемен в жизни других людей и считает, что в окружающем мире ничего не должно происходить. События минувшей ночи ей самой никакого вреда принести не могли, но притом нарушали унылую монотонность ее существования, почему Отика и восприняла их с радостным оживлением, как и многие другие женщины в городе. Не иначе, прослышав о мести ронинов из Ако, она сразу же с радостью поспешила поделиться добрыми вестями с Орю. Слушать женскую болтовню у него не было никакой охоты. Глядя на Отику, Дзиндзюро невольно вспомнил о своем напарнике Хаято.
— Располагайтесь! — сказал он на прощанье Отике, а сам отправился на прогулку. — На улице чувствовалось непривычное оживление. Все уже знали о мести ронинов и, забросив свою работу, собравшись кучками в цирюльнях и в чайных, только и судачили о происшествии, стараясь выведать все подробности. Эту картину и наблюдал Дзиндзюро, бродя по окрестностям.
Даже отбросив тот факт, что сам он, Дзиндзюро, выступал на стороне Хёбу Тисаки против ронинов, всеобщая радостная суета вызывала в нем чувство протеста. Всем, видимо, казалось, что обычай мести опять входит в моду… С отчужденным выражением лица шагал Дзиндзюро по оживленным и шумным улицам города навстречу ветру.
Между тем отряд ронинов подходил к храму Сэнгакудзи, что в квартале Таканава. Было десять часов утра по нынешнему времени. С дороги на каждом перекрестке открывался перед ними вид на море. Наконец, когда вдали замаячили ворота храма, ронины вздохнули с облегчением, чувствуя себя как мореходы после трудного плаванья, завидевшие наконец свою последнюю гавань.
Ворота Сэнгакудзи были открыты. Взглянув на странную процессию, потянувшуюся в ворота, сторож в изумлении и испуге побежал докладывать о пришельцах. Шедший впереди отряда Кураноскэ видел, с какими тревожными лицами вышли во двор старшие по чину монахи.
— Стой! — скомандовал он ронинам, решив отправиться на переговоры один.
Колонна остановилась. Все остались ждать во дворе неподалеку от ворот. Позади, за оградой храма, уже чернела густая толпа зевак. С шумом и гамом они кишели слева и справа от ворот, кое-где уже норовя забраться на забор. Ронины старались не обращать на зевак внимания. Кураноскэ молча рассматривал свою тень на влажной черной земле двора, откуда только что сгребли снег. Отчего-то при виде этой шумной толпы странная тихая печаль вдруг охватила его. Силуэт сосны отпечатался на земле. Ветер проносился в небесной выси.
Ронин, которого Кураноскэ отрядил в качестве посредника для переговоров, тем временем прошел по освещенной солнцем дорожке, выстеленной каменными плитами, к прихожей корпуса, где размещалась резиденция настоятеля. В ответ на его просьбу из темноты прихожей показалась фигура в белом одеянии. Это оказался совсем еще молодой монах. На лице его все еще читалось некоторое беспокойство.
— С вашего позволения, бывшие вассалы князя Асано Такуминоками, — представился Кураноскэ. Прошлой ночью мы взяли штурмом усадьбу заклятого врага нашего господина Кодзукэноскэ Киры, добыли его голову и сейчас хотим водрузить ее перед могилой князя, дабы дух его утешился и упокоился в мире. Затем сюда и пришли. Вашей обители мы никакого беспокойства не причиним. Так что до окончания сей церемонии я покорно прошу закрыть ворота и сюда никого более не пускать.
— Обождите немного, — сказал посредник и поспешно скрылся в глубине коридора, чтобы
сообщить настоятелю просьбу.
Настоятель, носивший в монашестве имя Сюдзан Тёон, невозмутимо выслушал молодого бонзу и изрек:
— Можешь передать, что просьба уважена.
Вслед за тем он приказал собравшимся в зале монахам, выпроводив зевак, закрыть ворота и сказал, обращаясь к молодому бонзе:
— Можешь передать им от нас благовонные курения.
Среди ронинов было немало давних вассалов рода Асано, с которыми настоятель был лично знаком. Он тяжело оторвал свое грузное тело от циновки и встал, чтобы самому поприветствовать нежданных гостей. Выйдя к дверям, он увидел, как ронины идут через залитый солнечным сияньем двор, направляясь к храмовому кладбищу. Зеваки тоже углядели снаружи, что происходит, и, лавиной устремившись к неплотно притворенным воротам, прорвались внутрь. Монахи-стражники, которым строго-настрого было приказано никого не пускать, перехватывали их и с громкими попреками пытались снова выгнать на улицу. Некоторое время во дворе только и можно было увидеть, что толпу зевак и гоняющих их монахов. Наконец с самыми буйными удалось справиться и постепенно все праздношатающиеся были выставлены за ворота. Когда стражники стали окончательно закрывать створки ворот, толпа, подавшись назад, издала дружный вопль протеста.
Некоторые наиболее ретивые стали бегать вдоль ограды, пытаясь отыскать лазейку, так что стражникам пришлось стремглав мчаться к задним воротам, чтобы закрыть и их на засов.