— Пожалуйста, не стесняйтесь. Располагайтесь поудобней и отдыхайте, — любезно предложил старший монах, попросив только назвать количество людей в отряде и перечислить все имена, поскольку необходимо будет представить донесение главному смотрителю храмов и святилищ.
Кураноскэ назвал имена всех сорока семи ронинов, заметив в заключение:
— Стало быть, двое, Тюдзаэмон Ёсида и Сукээмон Томиномори, отправлены в усадьбу омэцукэ Сэнгоку. Что с Китиэмоном Тэрасакой и где он, я представления не имею. Об этом тоже, будьте добры, доложите.
Пост смотрителя храмов и святилищ занимал Масатака Абэ Хиданоками. К нему в усадьбу и направился со списком настоятель храма Сэнгакудзи, приказав носильщикам нести паланкин побыстрее. Смотритель храмов внимательно выслушал святого отца. В докладе его преподобия можно было легко уловить скрытую симпатию к ронинам. Абэ улыбнулся. Настоятель не забыл похвалить учтивость манер и деликатность своих гостей. Изложив суть дела, он собрался восвояси. Абэ вышел проводить святого отца и на прощанье сказал:
— Что ж, примите их с честью.
Эти слова, скорее всего, отражали только личную позицию смотрителя храмов и святилищ, но настоятель был обрадован и воодушевлен. Он поспешно вернулся в храм, не медля ни минуты направился в гостевой корпус, где расположились ронины, и разыскал там Кураноскэ.
— Вы, наверное, устали, господа? Отдыхайте спокойно! — обратился он ко всем собравшимся, видя, что ронины чувствуют себя стесненно и даже не решаются подойти к жаровням погреться.
Кураноскэ объяснил: все оттого, что они ждут с часу на час решения властей.
Настоятелю подумалось, что сейчас гостям не помешало бы немного сакэ.
— Не стесняйтесь, господа, — приветливо сказал он. — Кто помоложе, развлекайтесь себе на здоровье. Монахи принесли рисовой каши с пылу с жару, выставили бутылки подогретого сакэ, пояснив, что этот сорт называется «Горячая влага нирваны». Ронины не знали, как и благодарить радушных хозяев. Вскоре затопили баню, и монах пришел звать всех помыться.
Монахи, и стар и млад, запросто выходили к гостям, стараясь помочь кто чем может, будто так у них всегда и было принято.
В зале было холодновато, все давно уже ничего не ели. К тому же теперь, когда страшное напряжение всех сил было позади, на людей навалилась усталость. Кое-кто из стариков дремал, привалившись к деревянным опорным столбам. Вино и рисовая каша были и впрямь очень кстати.
— Что ж, благодарствуем. Выпьем, коли так, — сказал Кураноскэ.
Вскоре настроение у всех как-то само собой улучшилось. Ронины громко переговаривались, обсуждая события последней ночи. Братия тоже были не прочь послушать их рассказы. Несколько монахов, охочих до мальчиков-вакасю, окружили юного красавчика Эмосити Ято. Тикара был для них слишком крепок и высок ростом, чтобы сойти за подростка.
Кураноскэ все еще ждал и надеялся, что сюда скоро нагрянет погоня, высланная кланом Уэсуги. Того же с нетерпением ожидали и прочие ронины. Было очень странно, что погоня все не появляется. Все считали, что, чем дожидаться сложа руки наказания от сёгуна, куда достойней было бы принять здесь последний бой и пасть смертью храбрых. Среди братии, которая вся уже была на стороне ронинов, тоже оказалось немало таких монахов, что убежденно вещали: пусть, мол, явится воинство Уэсуги — не так-то просто будет им проломить ворота и ворваться в храм! Они притащили письменный прибор и попросили гостей написать им что-нибудь на память. Ронины весело принялись по очереди водить кистью.
Тем временем наступил полдень.
— Войско Уэсуги подступает к храму! — раздался вдруг крик.
Ронины всполошились. Один из монахов, что укреплял главные ворота, стремглав вбежал в зал.
— Что? И впрямь явились?
Ронины вскакивали с циновок, побросав кисти и чарки. Многие ринулись к прислоненным у стены копьям.
После отхода ронинов разгромленная усадьба Киры представляла собой ужасающее зрелище. Сквозь проломленные и рухнувшие сёдзи солнечные лучи заливали слепящим светом внутренность дома, где повсюду в беспорядке валялись мертвые тела. В коридорах и на циновках комнат чернели грязные следы соломенных сандалий. Обломки мебели и столовой утвари перемежались с кусками бумажных перегородок-фусума, из которых торча ли покореженные планки остова.
Разбежавшиеся кто куда защитники усадьбы постепенно возвращались на место побоища. Подавленные и растерянные, вассалы и слуги Киры с бледными, землистыми лицами в безмолвном оцепенении созерцали представшую перед ними жуткую картину. Снег на крыше начал таять, и капли одна за другой падали на землю, разбрасывая грязные брызги.
Вассалы не могли поднять глаза на своего молодого господина Ёсиканэ Сахёэ, который замер в бессильном отчаянье над обезглавленным трупом Кодзукэноскэ. Они собрались вокруг, намереваясь как-то его утешить и поддержать, но все их усилия оборачивались пустой суетой: ведь в конечном счете это они, при всей своей численности и вооружении, не смогли защитить сюзерена. Сейчас они еще больше ощущали груз павшей на них тяжкой ответственности, будучи не в силах что-либо сказать в свое оправдание. Для них невыносимо было даже представить, какие чувства должен испытывать Сахёэ. Получив удар копьем от одного из ронинов, Сахёэ сумел ускользнуть от преследования и укрыться в казарменном бараке, но, пока он там прятался, враги безжалостно расправились с его дедом по крови и приемным отцом по родовому регистру, Кирой. Скорбь его была столь безмерна и неистова, что он скорее предпочел бы погибнуть сам, и теперь в невыносимой тоске проклинал себя за позорное малодушие. За оградой усадьбы, судя по доносившимся голосам, тем временем собирались желающие посмотреть на место происшествия. Множество недоброжелательных глаз заглядывало во двор через забор, отделявший усадьбу от соседей, и через проделанный в стене казармы лаз. Те самурайские старшины, что сбежали во время боя через тот самый лаз, теперь старались продемонстрировать свои деловые способности, раздавая указания направо и налево и тем самым пытаясь как-то спасти лицо.
Сахёэ удалился во внутренние покои дома.
Кунай Сайто и Магобэй Соуда все время твердили одно:
— Ведь нельзя же все оставить в таком виде!
Однако быстро отдать толковые распоряжения они так и не смогли. Запоздали даже с делом первостепенной важности — докладом о случившемся, который надлежало представить властям. В конце концов решено было, что с докладом отправится Хэйма Касуя. Наглухо закрывшись в паланкине, он велел носильщикам пробиться через толпу за воротами и поспешил прочь от усадьбы в усадьбу члена Совета старейшин, являвшегося месячным дежурным по замку.
Исполняющим обязанности месячного дежурного в двенадцатую луну был член Совета старейшин Инаба. Когда паланкин с гонцом прибыл к нему на подворье, навстречу Хэйме вышли самураи охраны и выслушали сообщение о нападении на усадьбу Киры. Узнав о том, как пятьдесят ронинов обратили в бегство вдвое их превосходившие си-лы защитников усадьбы, вассалы Инабы преиспол
нились недоумения.
— Да, досталось же вам… Скверная история! — воскликнул один из слушателей. — Ну, если уж так оно в бою повернулось, видно, противник вам не по зубам достался — с таким суждено было встретиться.
Хэйма невольно покраснел и чуть слышно пробормотал, будто оправдываясь:
— Что делать! Недоглядели. В эту ночь не я стоял на часах…
— И впрямь нехорошо получилось! — сурово подытожил его собеседник.
Хэйма почувствовал, что долее оставаться здесь просто не может. Он наскоро распрощался со всеми и откланялся. Самураи после его ухода еще долго смеялись над постыдным поведением людей Киры. Кто-то заметил, что надо было выяснить, сколько же ронинов полегло в том бою — жаль, так и не спросили.
Начальник Охранного ведомства омэцукэ Сэнгоку, приняв объяснительную записку от Тюдзаэмона Ёсиды и Сукээмона Томиномори, поспешно направился в сёгунский замок и как раз докладывал о событиях минувшей ночи членам Совета старейшин и младшим советникам-вакатосиёри, когда в комнату зашел смотритель храмов и святилищ Абэ Хиданоками с донесением от настоятеля Сэнгакудзи. Подошел и начальник столичной сыскной управы бугё Мацумаэ Идзуно-ками с донесениями от своих людей, описывающими весь порядок отступления отряда ронинов и их путь к Сэнгакудзи. То был как раз день большого приема у сёгуна, и замок кипел необычайным оживлением.