На следующее утро настоятель отправился к смотрителю храмов и кумирен Абэ получать дальнейшие указания. Мнение Абэ было таково, что, поскольку никаких иных распоряжений от сёгуна не поступало, после краткого пребывания ее в храме можно отдать голову роду Кира. Тем более, что как раз сейчас представляется благоприятная возможность: настоятель расположенного в Усигомэ, в квартале Цукудо, храма Бансё-ин, дочерней обители монастыря Кока-ин, явился просить о том по поручению рода Киры. Оба настоятеля, воспользовавшись удобным случаем, встретились и обо всем договорились.
Голову решено было доставить из храма Сэнгакудзи родичам Киры. Посланцами для этой деликатной миссии были выбраны братья Итидон и Сэкиси. Настоятель передал им на прощанье сопроводительную записку и наказал:
— Не забудьте взять расписку в получении.
Хотя особо заискивать перед родичами Киры было не резон, все же решение о передаче головы было принято. Не испытывая особого благоговения, подобающего такому случаю, двое монахов, открыто демонстрируя свое отношение, поручили нести узел с головой служке. Все братия гадала, какого рода расписку выдадут родичи Киры, получив голову. Монахи шли с фонарями, на которых было написано «Сэнгакудзи», что привлекало внимание прохожих. Название храма за этот день облетело весь Эдо. Иные подходили и спрашивали, куда это они направляются, многие с любопытством разглядывали тяжелый на вид узел за плечами у служки. Итидон и Сэкиси на расспросы любопытных не отвечали, но и без их пояснений вскоре разнеслись слухи, что несут голову, что могло только доставить лишние хлопоты. В конце концов пришлось потушить фонари, чтобы к ним больше не приставали.
Прибыв в Хондзё, монахи постучались в главные ворота усадьбы Киры. Когда они назвались и сказали, что присланы из Сэнгакудзи, стражник передал сообщение хозяевам, и ворота тотчас же распахнулись, пропуская монахов. Во дворе к ним вышло довольно много вассалов Киры, которые, дружно опустившись на колени, простерлись ниц. Итидону и Сэкиси стало даже не по себе от такого чрезмерного почтения. Разумеется, самураи выказывали благоговейное почтение не им обоим, а голове своего сюзерена, висевшей на палке. Монахи не сразу сообразили, в чем дело, и на обратном пути долго хохотали над своим смущением. Приняв приветствие вассалов, они чинно проследовали в прихожую, где их встретил старший самурай Магобэй Соуда, сняли соломенные сандалии, обмыли ноги и прошли во внутренние покои. Идя по коридору, они сразу почувствовали, какая мрачная, гнетущая атмосфера царит в усадьбе — так что даже свет фонарей казался каким-то тусклым, приглушенным.
По мертвенному духу они учуяли, что в доме где-то еще лежат с позапрошлой ночи тела покойников. Хозяевам не стоило разжигать огонь в жаровнях и обогревать дом. У себя в храме монахи решили прошлой ночью не разжигать огня в той комнате, где лежала голова Киры, хотя дежурить там всю ночь было холодновато. Памятуя о том, монахи решили, что здесь, в усадьбе, должно быть, все настолько опростились, что уже и вони от мертвечины не замечают. Их провели в гостиную, где поверх татами были настелены свежие тонкие циновки. Там уже ожидал внушительного вида настоятель храма Бансё-ин с несколькими монахами.
Итидон и Сэкиси на словах сообщили настоятелю о своей миссии и, приложив сопроводительную записку, передали ему узел с головой Киры, а также сложенные в два бумажных свертка личные вещи покойника: пачку с бумажными носовыми платками, амулет-оберег, и футляр от наконечника копья.
Сам молодой наследник Сахёэ так до конца и не появился в гостиной. Всей церемонией распоряжался старший самурай Соуда, но монахи видели: сознавая, что выполняет не свои обязанности, Соуда все время чувствовал себя не в своей тарелке.
Приняв и прочитав сопроводительную записку, Магобэй понял, что храм Сэнгакудзи в этом деле намерен придерживаться официальных отношений, и считал нужным написать расписку в получении от имени дома Киры, — что его весьма смущало. Он никак не мог решить, как описывать полученное в расписке, поскольку личные вещи были все разнородные, да и с головой было не совсем понятно: то ли принять ее как есть в узле и ни с чем больше не связываться, то ли развернуть и удостовериться… Очевидно было, что Магобэй находится в сильнейшем замешательстве: он несколько раз выходил куда-то — должно быть, советоваться.
Настоятель Бансё-ин во время его отсутствия оставался с двумя монахами.
Сахёэ тем временем, бледный, как воск, сидел у себя в покоях. От всех этих переговоров в гостиной он впал в отвратительное расположение духа и сердился на Магоэмона. Он был рассержен не на шутку, а рубец на лбу, оставленный клинком Тадасити Такэбаяси, придавал его лицу особенно грозное и злобное выражение. Верный вассал не мог поднять глаза на своего господина до того ему было жалко несчастного.
Наконец Магобэй принес расписку, еще влажную от туши, и показал Сахёэ. Тот молча взял и прочитал.
«Памятка:
Почтенная Голова; Бумажные свертки — два. Согласно вышеуказанному списку принял, о чем довожу до вашего сведения.Изложенное верно. Шестнадцатого числа двенадцатой луны года Лошади От имени Сахёэ Киры Магобэй Соуда Кунай Сайто Монахам-посланникам храма Сэнгакудзи
Сэкиси и Итидону»
Пальцы Сахёэ, сжимавшие бумагу, слегка подрагивали. Увидев, что грозный взгляд хозяина упал на письменный прибор, стоявший на столике, слуга тотчас пододвинул тушечницу. Сахёэ, перекосившись в лице, будто набрал полный рот горьких ягод, замазал на бумаге красным слово «почтенная» перед «головой».
Магобэй понимал, в чем дело. Как старший самурай он должен был сказать о голове сюзерена «почтенная», но до тех пор, пока эта памятка будет существовать, голова Кодзукэноскэ Киры остается для его рода свидетельством позора. С болью глядя на убитого горем и унижением молодого господина, Магобэй потихоньку ретировался. Памятку пришлось переписать.
Было решено, что голову при передаче следует освидетельствовать.
Когда об этом сообщили монахам, они ответили, что готовы принять пожелание хозяев, хотя сами не видели в том никакой необходимости, поскольку голову никто не трогал — она оставалась в том самом узле, в котором ее принес Кураноскэ.
Магобэй и его подручные развернули узел перед монахами, поднесли поближе фонарь и осветили содержимое. Колеблющийся фитиль фонаря освещал снизу лица сгрудившихся вокруг головы людей, отбрасывая зыбкие переливающиеся блики. Едва развернув узел, Магобэй сразу же снова положил голову на циновку. Освидетельствовав ее вместе с помощниками, он поклонился монахам и промолвил:
— Сомнений нет.
С тем Магобэй и удалился.
Монахам предложили перекусить вареным рисом, что привело их в замешательство: в доме, где попахивало мертвечиной, не слишком хотелось браться за палочки для еды. Однако подносы с закуской для них уже были приготовлены. Итидон и Сэкиси с трудом заставили себя проглотить по щепотке риса, остальное вернули с извинениями и поспешили откланяться, прихватив расписку. Выбравшись из этой мрачной усадьбы, в которой царил гнетущий дух смерти и запустения, на свежий зимний воздух, они почувствовали, будто родились заново, и вздохнули с облегчением.
Глава 45. «Час Тигра»
В Ёнэдзаве горы, долы и селенья утопали в снежной белизне, и над этим призрачным миром вот уже который день нависало угрюмое серое небо. Обутые в соломенные боты прохожие со скрипом протаптывали дороги в глубоком снегу. Год близился к концу. На земляном полу в прихожей лежала присланная в подарок туша дикого кабана. Снегопада давно не было, и кое-где снежный покров уже стал слегка подтаивать, а солнце порой робко проглядывало на миг сквозь тучи, так что иные уже стали повязывать на голову платки по-летнему и поговаривать, что дело идет к весне. Всем надоела эта зимняя спячка. Там и сям бросались в глаза влажные после стаявшего снега островки черной земли. Хотя каждый год всем приходилось видеть ту же картину, смотреть, как пробуждается природа, всегда было отрадно. И то, что со стороны Этиго, стали приходить люди, перебираясь через горные перевалы, тоже было знамением близкой весны. Однако по ночам все еще было морозно. В ясную погоду месяц холодно сиял над белыми гребнями далеких гор. Прозрачный воздух слоился, словно стеклянный. Все вокруг замерло, скованное морозом. Призамковый город был погружен в какую-то немыслимую тишину. Гонец из Эдо, с трудом одолев снежную дорогу и перейдя через перевал Итая, добрался до Ёнэдзавы поздно ночью.