— И я тоже буду голодным, — остановившись, пробормотал Выжига себе под нос, мрачно глядя на белоперого мучителя. — Вся жратва в котомке. Цып-цып-цып-цып...
Строф почесал клювом спину, помахал недоразвитыми крылышками, разминаясь, поискал что-то в траве, демонстративно делая вид, что кроме него тут на всю степь более никого нет.
Зерцало начало припекать. Выжига расстегнул измятый ночными приключениями армяк донизу, распахнул, вздохнул полной грудью. Вот так-то лучше, ветерок снова показался освежающим. Может, пойти выловить свой кусок долгольда из озерца, а птица пусть пока успокоится? Да как это сделать? Раздеваться же придется, в водицу лезть. Ледяную. Брр-р... Пес с ним, с этим льдом. Напиться и так можно, прямо с берега... Лучше птицу поймать.
От мысли, что снова придется лезть в мешок, его просто замутило. Нет, внезапно решил Выжига, обойдусь без мешка. Голову замотаю, ремнями привяжусь да прижмусь к седлу покрепче. Не получится — мешок никуда не денется, а так, глядишь, и полегче будет... Да и ремонтировать дыру нечем, иглу и дратву с собой не захватил, не сапожник все ж таки.
Выжига с ненавистью глянул на бегунка.
— Цып-цып-цып...
Строфокамил гордо задрал к небу клюв и неспешно, важно вышагивая голенастыми лапами, отошел вдоль зарослей, неукоснительно соблюдая выбранный раз и навсегда маршрут. Отошел с таким видом, словно Выжига оскорбил его в лучших чувствах. Вот гад, сколько же унижаться можно, бегать тут за ним, тропинку уже протоптали вдвоем... Не выдержав мучений, Выжига даже взвыл от злости, потрясая сжатыми кулаками:
— Дубина долговязая! Вымахал вдвое выше меня ростом, а мозгов ни капли! Чтоб тебя хищники сожрали, душу мою потешили! Что тебя...
Где-то сзади послышалось приглушенное рычание.
Выжига подскочил как ужаленный и замер, настороженно осматриваясь.
Степь. Трава по колено. Справа — железная дорога, слева — приозерные заросли. Где? Что? Взгляд лихорадочно шарил вокруг. Послышалось? Лучше бы уж послышалось, после такой ночи и не такое померещиться может...
И тут он увидел, тихо ойкнув и застыв столбом.
Из высокой степной травы, шагах в тридцати, торчали черные уши и спина какого-то зверя. И глаза. Светящиеся красными углями звериные глаза внимательно рассматривали Выжигу, явно прикидывая, съедобен он или нет. В ясный день торгаша проморозило сильнее, чем на холоде вечной зимы снежных доменов, обиталища нанков.
Неужто ханыга? Степной хищник, редкий, но свирепый — страсть. Накликал на свою голову, песий хвост! Пока сидишь верхом на камиле, бояться его нечего, но сейчас-то бегунок сотрудничать не желал, оставив его практически беззащитным!
Выжига метнулся к зарослям, высматривая на бегу самую толстую иву, какая окажется поблизости, и, отыскав подходящую, моментально взлетел чуть ли не на макушку. Ива опасно затрещала, прогибаясь, но выдержала его вес. Он глянул вниз и зябко вздрогнул.
Степной ханыга уже сидел под ним, у подножия ивы. Задрав кверху морду и оскалив усыпанную белыми клыками пасть, зверь взыскующе смотрел ему прямо в глаза. Роста он был небольшого, человеку по бедра, но сила его была известна. Поджарое мускулистое тело в прыжке способно было свалить лошадь.
Из горла зверя снова вырвалось глухое рычание, длинный раздвоенный язык высунулся из пасти, коснулся влажных черных губ, прошелся по клыкам и спрятался обратно. Голодный, падаль этакая, даже не скрывает...
Три шага, разделявшие их в высоту, сразу показались Выжиге расстоянием недостаточным. Лицо его перекосилось от страха, и он поспешно поджал ноги. Лезть выше было уже невозможно, дальше шли только тонкие ветки, которые не выдержали бы и ребенка.
Ну что за напасть такая? Хоть плачь! Сначала строф споткнулся, затем чуть в озере не утоп, потом дурная птица решила в догонялки поиграть, а теперь вот, пожалуйста — стоит сорваться вниз и... И конец тревогам и мучениям. Он снова вспомнил все ругательства, какие только знал в жизни. Что же придумать, песий хвост? Как отогнать зверя? Ведь по своей воле не уйдет...
— Кря?
От неожиданности слав чуть не сорвался с макушки. Проклятые нервы... Так и есть строф решил подойти поближе. Из любопытства. Или из вредности. Или по глупости своей птичьей, что вернее всего.
— Клюв тебе в глотку! — заорал Выжига во весь голос, не столько пытаясь напугать бегунка, сколько от собственного испуга.
— Кря? — явно прислушиваясь, переспросил камил.
— Тебе, тебе, дудак бескрылый! — надрывался в крике Выжига. — И лапу в задницу по самое не хочу! Проваливай отсюда, ему за тобой не угнаться! Ну беги же, дубина, пока перья не растерял!
Тут Выжига заметил, как хищник повернул голову и красные уголья глаз вспыхнули ярче при виде аппетитной тушки, каковой, к своему несчастью, обладал строф. Камил тоже его наконец заметил и застыл как вкопанный. То ли парализованный от птичьего ужаса, то ли просто не понимая исходящей от ханыги угрозы.
— Беги...
Поперхнувшись, Выжига умолк.
Ханыга неторопливо затрусил к строфокамилу, явно не сомневаясь в своем успехе. А строф как стоял, так и остался стоять. Даже ни разу не крякнул.
— Конец тебе, птичья душа, — обреченно прошептал Выжига. — И мне конец тоже. Большой такой конец... На двоих.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,
в которой Благуша старается сделать доброе дело
У страха глаза велики, но ноги еще быстрее.
А неплох вагончик-то, подумал слав, присматриваясь на ходу к внутренней отделке камерного. Выстланный красной ковровой дорожкой по всей длине коридор шел по центру вагона, как и в общих, разделяя его на две равные продольные половинки. Но здесь по обе стороны от Благуши тянулись вереницы дверей, прорезанных в гладком, полированном дереве стен, для каждой каморы — свой вход. Да еще в каждой дверце на уровне лица имелось прикрытое изнутри шторочками-занавесочками смотровое окошко размером ладони две на две, предназначенное для обозрева посетителей. В коридоре не было ни души, тишина стояла ватная, оттеняемая только шелестом бегущих под вагоном колес; то ли и тут все седуны дрыхли напропалую, то ли еще какими тихими делами занимались, но слышно их не было. И чисто, ну прямо как в доме родном. Это тебе не замусоренный, заплеванный пол в общих вагонах. Шикарно жить не запретишь!