А вечером мать, разливая суп по тарелкам, вдруг сказала:
— Ты забыл, что тебе надо куда-то идти, Женя?
А он посмотрел спокойно на нее и сказал:
— Нет, мама, я сегодня никуда не собирался.
— А девушка хорошая. Второй раз не придет. Да и первый-то собиралась, наверное, несколько лет.
Женька пожал плечами, а я, чуть не подавился. Это из-за меня он не идет! Это я виноват! И в эту минуту я решился…
В субботу нарочно привел свою одноклассницу Райку под самые окна. Почему выбрал Райку? Не знаю сам. Раньше она заглядывалась на меня и сегодня согласилась идти сразу. Это была хорошая девчонка, веселая. Я не понимал, что делал, что говорил. Я подвел ее к скамеечке. Сорвал с нашей клумбы все георгины, которые мама зорко берегла. Я кинул ей огромный букет. Я даже заговорил, как в книгах пишут:
— Роса на цветах крупная…
— Да, — удивленно согласилась она.
— Твои руки цветами пахнут. А знаешь, самые-самые прекрасные цветы на свете — это ночные темные маки. Пусть они растут в крапиве, на заброшенных клумбах, пусть они осыпчивы, их хочется рвать, обрывать лепестки и целовать, чтобы они никому не достались. И в этот момент станет так счастливо, как уже больше никогда не будет в жизни, но за это мгновение счастья потом всю жизнь горько-горько…
— Ты хороший…
— Это я-то? Я могу толкнуть тебя в пропасть, чтобы спастись самому… И могу обмануть и предать брата… Я могу сделать больно матери…
— Не верю… — и Райка прижалась к моей груди. Я ее обнял и стал целовать в мокрые щеки.
— Глупая! Я могу рвать цветы и дарить первой попавшейся девчонке.
— Не верю…
— Я смогу целовать, не любя.
— Не верю, не верю…
А я шептал:
— Я могу обмануть любую девушку, тебя, например…
— Не верю.
— Я могу говорить красивые слова просто так, я их много теперь навычитывал, все читаю, читаю…
— Не верю! Не верю! Замолчи… — И она, счастливая, притихла в моих руках.
На следующий день Женька мрачно смотрел на меня. Я его избегал. Я знал, как хорошо ему был слышен наш разговор с Райкой, с сеновала любой шорох во дворе слышен. Но отступать поздно. Я встречался с Райкой каждый вечер. Я встречался с ней до тех пор, пока Женька не схватил меня за плечо:
— Ей-богу, в морду тебе дам, если из-за меня лезешь к Райке. Ярмо себе на шею захотел?
— Люблю ее, — соврал я.
— Ведь тебе скажут жениться, ты и женишься, И себе и ей жизнь испортишь.
— Не твое дело.
— Ну, смотри. Если уж очень хочешь, то я пойду к Клавке. Но знай, если пойду, то свататься.
Мне стало нехорошо. Я махнул рукой — пропадай все пропадом! И полез на сеновал. Свататься? Ишь ты! Свататься… Зарылся в сено. Хотелось завыть. Солнце пробивалось сквозь худую крышу. В хлеву хрюкал поросенок. Кудахтали курицы. Я пролежал до сумерек. Сон, казалось, забыл меня.
Третьего октября была свадьба. Отшумела, отгремела. И вошла в наш дом Клавка. Вошла в белом платье, повела темными глазищами на мать, поклонилась отцу и, тоненькая, робко спряталась за Женькину спину. А он вывел ее вперед, поставил рядом, и невозможно было смотреть на эту тихую красоту. Она и сама, должно быть, не понимала, какая она. А все знали… Знали и никогда не говорили ей об этом… завидовали… Ведьма! Клавка, Клавдия… Я сходил с ума… А родня наша, разъезжаясь со свадьбы, перешептывалась: «Красавицу какую Женька отхватил! Трудно с такой, лучше бы попроще… А хороша, нечего и похаять!»
Больше всего на свете я хотел, чтобы Клавка и брат были самыми счастливыми. Я не мог этого не хотеть и долго этого не хотел, но сейчас… пусть!
Клавка вместе с нами вставала утром, помогала матери собирать на стол, вместе с нами завтракала и отправлялась на работу. С ее приходом жизнь в нашем доме изменилась. Клавка быстро сошлась с нашей матерью, а отец, всегда молчаливый и угрюмый, ее жалел, не давал носить ни дров, ни воды, заставляя меня или Женьку. Да и нельзя было не любить Клавку. Застенчивая и открытая, она стыдилась своих глаз, опускала ресницы и не знала, что так она еще лучше. Волосы гладко причесывала и закалывала в тяжелый узел на затылке. И все она старалась успеть сделать, везде помочь, каждому сказать что-то хорошее. Я не представлял уже себе, как мы раньше не скучали без этой чародейки, а мать смеялась, обнимая Клавку за плечи:
— Правда, колдунья. И Женьку околдовала, и всех, даже старший за книжки взялся, может, и выйдет что.
— Обязательно выйдет. Вместе будем поступать.
— И то хорошо, — радовалась мать, глядя на меня.
И я отворачивался:
— Нечего за меня решать. До весны еще далеко.