До весны далеко. Но она наступила. А лучше бы никогда не наступала. Лучше бы весны никогда не было. Но она пришла. Зацвели в саду вишни. Поплыл по земле медовый, белый цвет. Выходила на улицу счастливая Клавка, черпала лепестки ладонями и смеялась:
— Женька! Сколько впереди таких весен…
— Клавка!.. — и целовал ее в лоб.
Они уходили в белый сад, на свою скамеечку, и оттуда доносился их смех и обрывки слов.
— …мы уедем далеко-далеко…
— …вместе… всегда…
— Милый…
— …красивая…
— …сын будет…
— …не грусти…
— …как хорошо…
Я еще никогда не видел близко таких счастливых людей. Я не завидовал, только было тоскливо, и я знал отчего. В середине мая, когда солнце согрело землю и начало парить, в одно из веселых воскресений я увидел своего Женьку и не узнал. Он, диковатый, сидел за столом, смотрел на меня и не видел. Тогда я подумал, что у него что-то случилось на работе, и ничего не спросил. Но вскоре и мать и отец стали замечать что-то странное за Женькой. При Клавке он еще сдерживался, но, когда она уходила из комнаты, лицо его менялось, становилось тоскливым. Так прошла неделя. Словно черная туча набежала на наш дом, и было неизвестно, откуда она. Женька на наши вопросы не отвечал, лишь зло улыбался. Мать потихоньку жаловалась Устинье, что, дескать, сглазил кто-то счастье. На что Устинья вдруг сообщила, мол, не Клавка ли на сына порчу навела какую, уж больно красивая, а где красота, там и нечистая сила. Весь разговор привел к крупной ссоре. Мать горой стояла за Клавку и выдворила Устинью за ворота, обругав ее за длинный язык и припомнив все старухины грехи, причем Устинья не осталась в долгу. Не знаю, слышала ли все это Клавка, но однажды, когда брата не было дома, она, обняв мать, вдруг расплакалась горько и неудержимо:
— Я не знаю, что с ним! Не знаю…
— Клавушка, ты только успокойся. Не плачь…
— Ни с того ни с сего… — всхлипывала Клавка. Глаза ее, наполненные болью, умоляли, спрашивали:
— Я ему все-все… А сегодня утром он так меня толкнул… оттолкнул… а глаза злющие…
— Клава, Клавушка…
— Скажите мне, что с ним? Я исправлюсь, если что сделала не так. Но, поверьте, я не знаю, не знаю, отчего он такой…
В эту ночь я не мог уснуть. Что случилось с братом? Неужели разлюбил жену? Разве можно ее разлюбить? Но почему он с ненавистью стал поглядывать на Клавку? Почему? Завтра я с ним поговорю. Но завтра ничего не получилось. Женька не стал даже слушать.
— Отстань. Чего тебе еще от меня надо?
— Женька?!
— Иди отсюда!.. — почти закричал он.
Так со мной брат никогда не разговаривал. Бесполезны были слова и упреки отца, бесполезны мягкие и тревожные вопросы матери. Женьку словно подменили. Он замыкался в себе сильнее с каждым днем. Подвыпившим приходил с работы, забывал бриться, грубил и злился по любому поводу.
Но как изменилась за это время Клавка! Побледнела, осунулась. Глаза стали еще больше. Взгляд ее вызывал дрожь. Порою казалось, что это глаза ненормальной, столько в них тоски! Я часто видел, как она, делая что-нибудь по хозяйству, вдруг останавливалась и задумывалась, забыв обо всем. Хотелось ее успокоить, приласкать, ну хотя бы сказать доброе слово. Но она, как только я начинал что-нибудь говорить, сразу спохватывалась и продолжала свое дело, не обращая на меня никакого внимания.
Однажды после позднего ужина, когда все уже встали из-за стола, в избу вошел подвыпивший Женька. Мать спросила:
— Ты почему поздно? Уже отужинали.
— Работа.
Клавка засуетилась, заискала любимую табуретку Женьки. На ней стояли помои. Быстро поставила на пол полное ведро и вытерла передником воду с сиденья. Мать ласково заворчала:
— Не суетись, не барин, сам усядется. Да и ведра тяжелые больше не поднимай, чай, пятый месяц уже…
Клавка счастливо взглянула на Женьку. И тут случилось небывалое: Женьку словно резанули по живому. Он бешено повернулся и с силой пнул табуретку:
— Убью! Сука…
Клавка попятилась к печи, задела ухват, он поехал по стене и хлопнулся об пол. Женька зверем смотрел на Клавку, на тонкие пальцы, мнущие передник, на дрожащие губы.
— Ну! Что? Что уставилась? Ведьма проклятая!.. Ах ты… — Женька длинно матюкнулся. Странно, боком, боком пошел на Клавку, шаря черной от мазута рукой по карманам пиджака.
У меня пересохло в горле. Мать подбежала к Клавке, заслонила ее, замахала на Женьку старушечьими руками.
— Да что же это будет-то? С ума спятил!!! — беспомощно задвигалась, зачем-то дернула занавеску на шестке, порвала шнур, и ситцевая занавесочка, соскользнув, гармошкой упала на ноги. Женька пошел на мать.