Ефим закашлялся. Черт-те что! Экая ночь. Ишь, Гришка, наловчился болтать языком. Ефим сощурил усталые глаза. Ярко полыхал костёр. Шелестели и рассыпались угли.
— А потом он сам себе говорит: «Гы-гы-гы! Блажь все это!», открыл двери в сени, слушает. А по лестнице кто-то поднимается. Шаги тяжелые. А ветер под воротами: «И-и-ах!» Он как закричит: «Кто там? Кто-о ходит?» А половица скрип-скрип, и тишина-а! Ух, какая тишина! Жуть! И Василич со страху да обратно, в избу, да на полати. И дверь забыл затворить. А ветер: «И-и-ах!», лампа замигала, замигала и потухла. Темно. Тихо. И слышит Василич, дверь: «И-и-к!», растворилась. Ветер, что ли? Слушает. Тихо все. И тут опять эти шаги. По избе. Тяжелые, медленные. Половица гнилая заскрипела. И пошел по избе ветер гулять.
Гришка широко распахнутыми глазами уставился на горячие уголья, замолчал. Молчали и Колька с Митькой. Молчал и Ефим. Голубели звезды на далеком небе. Тянуло сыростью. Митька тихонько покосился на черные кусты и нетерпеливо спросил:
— И кто это был?
Гришка сузил ресницы, нахмурил брови:
— Кто? Это что! А дальше-то что было… Ух!
— Что было? — Маленький Колька поближе придвинулся к Ефиму.
Заржали лошади. Близко-близко запереступали копыта. Ночь дохнула холодом. Гришка повел чернеющими глазами на пасущихся коней:
— Сидит Василич в темноте ни жив ни мертв. Ничегошеньки не видать. А шаги по избе скрип-скрип и прямо к полатям. Завозился кто-то и лезет. На одну ступеньку ступил, на вторую, на третью… Растопырил Василич глаза, силится рассмотреть… Вроде человек, а вроде никого нет. Но чует Василич, что ползет кто-то тихо и настырно. Что делать? На печи жара, а его в озноб бросило, как в воду холодную. А у стены, на полатях, ребятишки спят, мальчонка да девочка, мирно так посапывают. И видит он руку, кто-то тянется к нему. Рука здоровая да белая, вроде бы как в шинели, даже часы на ней, а медленно так двигается ближе, ближе… Василич к ребятишкам-то прижался, еле дышит. А те спят, не просыпаются, хоть бы что им. А рука-то прямо к лицу тянется. Затрясся Василич, взял мальчонку спящего да перед себя и положил. А рука-то так и раскорячилась, изогнулась да и опять лезет через мальчонку прямо в рожу Василичу. Совсем жутко стало. Взял он девочку на руки, прижал к себе и ждет, что будет. Лицо свое в волосья ей прячет. А что волосья! Тонкие да мягкие, девчушке пятый годик. А сам глаз с руки не спускает. И ногти на ней рассмотрел, плоские, синеватые. И что бы дальше было — неизвестно, только сунул он девчонку под эту руку. Задрожала рука, сжала пальцы, словно воздух глотнула задыхающимся ртом, и опустилась. А девчонка и не проснулась даже. Затихло все. Прошлись шаги по избе, скрипнула дверь. И больше ничего. А утром жена Василича с фермы пришла. Отругала мужа, что, дескать, избу выстудил и двери нараспашку. А он так и сяк, мол, приходил кто-то. А она ему: «Леший ты, дурак старый, налопался, поди, вот и мерещится нечисть всякая, ишь глаза-то запухли, пьяница подколодный, чтоб тебе самому околеть, ребятенков чуть не заморозил!» Рассказывал Василич соседям: мол, вот какое дело с ним приключилось. Да где там! Никто не верит! Все бы так и забылось, да девочка-то через неделю и умерла…
Маленький Колька округлил голубенькие глаза, уставился в ужасе на Гришку, на его смоляные кудри. Митька наморщил веснушчатый нос, подтянул босые, ноги.
— Гриш, а почему этот… девчонки-то испугался?
— Маленькая она, совесть у нее чистая, а темнота света белого боится.
— А пошто тогда померла?
— А Василич погубил ее.
— Как погубил?
— Убил ее, чтобы самому жить.
Митька удивился.
— Так ведь не убивал же!
— Хуже, чем убивал…
— Ничего не понятно, но зато страшно. Гриш, а все-таки почему она умерла?
— Говорят тебе, убили ее!
Колька надул свои девчоночьи губы и тоже спросил:
— А кто на полати лез?
— Дьявол.
— Какой дьявол? Сказка, что ли? Наврал, поди.
— Да нет же! Сущая правда. Ты что, Василича не знаешь?
— Знаю. Так он же старик. И жены у него нет.
— Нет, значит, померла тоже. А то откуда у него сын? В армии прапорщиком служит.
— Так кто на полати мог лезти? — не унимался Колька.
— Коль, дьявол! Сказано тебе… Без копыт и рогов, а все-таки дьявол.
Мальчишки притихли. Ухмылялся Ефим. Митька спросил:
— А что, Ефим, есть дьявол?
— Какой к лешим дьявол! Пьяный был Василич. С войны дезертировал, вот и мерещилось ему всякое, боялся все чего-то и теперь боится.