Митька внимательно посмотрел на старика.
— А что, и девчонки у него не было?
— Была. Застудил избу-то, оттого и умерла, воспаление легких.
— И жена была?
— Была и жена.
— А она куда делась? — спросил Колька.
Ефим подкинул хвороста в костер, постелил фуфайку и улегся.
— Ефим, жена-то куда делась?
— Жена тоже померла. Не жалел ее Василич. Эдак баба работала, вздубастивала на всю семью. На ее месте и мужик бы загнулся, а она вон еще сколько протянула!.. Шутка ли?
Ефим зевнул и приладился спать. А Гришка качнул кудрявой головой:
— Эх, вы! А приходил к нему дьявол! Приходил! И умерла она не от воспаления легких!
— Ладно, шантрапа! Давай спать. Нечего Гришкины сказки слушать, — сонно проговорил Ефим.
Колька удобно устроился на овчине:
— Не-ет. Пусть еще расскажет. Еще что-нибудь.
— А вот Марья, ну та, которая Устиниха, так она рассказывала прошлогод, что двадцать лет назад с ней такой странный случай был, — начал таинственно Гришка. — Зима была студеная, белая. Темнело рано. Пошла Марья к одной тетке за дрожжами на самый конец деревни да и засиделась у нее. Идет обратно, темнынь, месяц еле брызжит. Слышит, за спиной снег хрустит. Кто бы это? Глянь — мужик за ней идет. Это зимой-то! Это от лесу-то! Когда там и дорогу сугробами завалило. Марья быстрее припустила — он за ней. И все на одинаковом расстоянии держится, не отстает, только снег хрустит…
…Медленно потухал костер. Светлела ночь. Ефим никак не мог уснуть. Уже давно спали под овчиной мальчишки. Улыбался во сне Гришка. Ефим задумчиво посмотрел на него. Красивый растет мальчуган, да чудаковатый больно. Заладил одно: «Дьявол да дьявол!» Какой, к черту, дьявол? Ни бога, ни дьявола на этом свете… Уж он, Ефим, и в бога никогда не верил, и в черта тоже, и вообще ни в кого. И в Алену свою не верил. Что Алена! Она баба. Баба хорошая, да не любит она Ефима. Да и любила ли? Любила ли, когда замуж шла? Любила ли, когда ласкалась да целовала? Уж позднее Ефим понял, что не любовь это была, а тоска по любви, отчаянная да безысходная. Разве под стать он ей, гибкой да могутной? И как жадно смотрела Алена на того приезжего басурмана-красавца! Сколько лет прошло с тех пор, а не верится Ефиму, что сумела себя сдержать Алена. Не верится. И вспомнил он ее ругань но малейшим пустякам, дикие глаза, которые порой сверкали ненавистью, холодили равнодушием, туманились чем-то чужим, незнакомым. А он ее ох как любил!
Ефим пошерудил палкой остывшие угли. Ишь, раз-воспоминался, старый дурак. Никогда с ним такого и не было. Это все из-за Гришкиных россказней. А лошади сегодня спокойно гуляют. Нынче табун моложавый, красивые есть жеребчики. Но больше всего Ефиму по душе старый мерин с густой гривой. Уж хорош да могуч — любо-дорого посмотреть, не то что эти прыгалки долгоногие. Кабы только его не списали на будущий год, у бригадира на это ума хватит. Еще весной говорил: «Этого Царевича пора на мясо». Ишь, на мясо! Царевича ему на мясо! Чего захотел! Пусть свою Красулю режет. А то накось — Царевича ему подавай! Ефим широко зевнул и стал натягивать фуфайку на озябшие плечи. Ефим и сам толком не понимал, почему ему этот мерин по душе. А может быть, и понял бы, если б задумался. А это он делал редко. Хотя Ефим всегда молчал и думал о чем-то, но мысли его были просты и деловиты. И где это досок взять, чтобы ограду починить? Придется с лесопилки везти. И что за ограда, чинишь, чинишь, никакого проку. А ограда у Ефима была большая да хорошая. И протекала она всего в одном месте. И то чуть-чуть. И чинил он ее в последний раз лет пять назад. И был Ефим мужик деловитый да покладистый. В избе да возле дома у него всегда порядочек, и дрова в поленницах сложены всегда аккуратно, полешко к полешку. И все-то Ефим-то знал. Где какие грибы растут, где какой лес оврагом да речкой пересечен, и где какая тропиночка в лесу, и когда хлеб хороший родится, и будут ли в этом году ягоды, и в каком месте рысь живет, и много-много всяких разностей знал Ефим доподлинно и точно, как никто другой в деревне. И никогда Ефим ничего не боялся, и все-то он мог объяснить. И какая птица кричит, и почему кричит, и отчего гнилушки светятся, и кто траву на лугу помял. И никогда Ефим ничему не удивлялся. Ну сова мертвая под окном. Полетела вечером на свет, стукнулась о наличники, билась, билась, холодно ей стало, ночью морозило под сорок, вот и конец ей. Чему удивляться — всем будет конец. Только одному так, а другому этак, только одному сегодня, а другому завтра. И с ним соглашались.
Ефим прикрыл овчиной разметавшиеся Колькины ноги. Спит пацан, а дела нет, что комары ноги кусают. Веснушек-то на носу столько, как у матери. Надо бы еще хворосту насобирать. Ефим встал и оглянулся.