Луга заволокло густым туманом. Еще не рассеялся ночной мрак, а только светлел и сквозился тонко и прозрачно. На отаве седела роса. Тонко и призывно заржала кобыла. Чего это она так? Неужели волка чует? Пойти выгнать, что ли, из ивняка? Ишь, заржали окаянные. Ефим поднял длинную вичу, ободранную и гладкую, с листочками на самом конце; сбивая сапогами росу, пошел по белому туману туда, где должен быть ивняк. Обогнул низинку, приблизился к темным кустам. Лошади заржали и кинулись в сторону, хрупая копытами. Ефим видел, как проплыли в густом тумане их гибкие спины и исчезли. Ишь, так и лезут в лес! Надо будет обежать их и шугануть на середку луга. Бестолошные эдакие! Ефим торопливо побежал, спотыкаясь о кочки. Ну и туман, хоть ладонями черпай! Побегаешь тут, ноги-то не лошажьи. Царевич возле костра пасется, а эти бегают, анафемы. Ефим остановился. Где хоть они? В тишине ночи тонко посвистывала птица. Должно быть, лес рядом. Неужто так быстро до лесу добежал? В тумане близко заржало, запереступало. Ефим зычно крикнул и хлестнул вичей. Процокали копыта, лошади, видно, сгрудились, а потом метнулись в сторону. Опять не туда! Ефим заторопился и побежал за ними, ругаясь. На этот раз бежать пришлось долго. Испугались окаянные. А туман какой беспросветный да вязкий, как трава под ногами путается. И не видел вроде такого ни разу! Надо же! За спиной послышалось ржание. «Это как они за спиной очутились? Я сейчас их!» — Ефим двинулся навстречу. Из тумана выплыли несколько лошадей. Он смутно угадывал их трепещущие прядистые гривы.
— По-ошли-и! Н-но-о! — и размашисто хлестнул по туману.
Тонконогий жеребеночек рванулся прямиком на Ефима, чуть не задел мордой о его плечо. Мелькнул черный горячий глаз, в лицо пахнуло чем-то жарким, лошадиным. Но тут же рыжий растаял в тумане, и весь табун с топотом ринулся назад.
Как их носит! И он двинулся следом за ними. Туман становился тяжелым, сырела и крупнела роса. Зябли ноги. Ефим почувствовал усталость. Он прошел еще немного и остановился. Перед ним в зыбком белом мареве стояли кучей лошади и переступали копытами. Смотри-ка, дожидаются!
— А ну пошли! Н-но-о!
Но табуну как будто совсем не хотелось идти вперед, и лошади рванулись назад.
— Вы что, из ума выжили? А?! — горячился Ефим. — Я вам покажу кузькину мать! А ну пошли-и! Живо!
Он гнал и хлестал исчезающие в тумане спины. Натыкался на их трепещущие жаром морды, стегал их по гривам, ругался, кричал. А лошади не хотели бежать, мотали мордами, даже вставали на дыбы, ржали и кидались в туман, как в воду, чтобы вынырнуть с другой стороны.
Ефим совсем умаялся. Чертово отродье! И чего с ними делается? Что им надо? Ефим расстегнул фуфайку. Спина вспотела и была горячей. Волосы под фуражкой были сырые. Ефим длинно выругался и сплюнул. Достал папиросы, закурил. Лошадей было не видно, но они топтались где-то рядом. Лучше подождать немного, когда совсем рассветет да порассеется. Все луга, наверно, избегали. Что это хоть за кусты? Вереск, что ли? Если вереск, то лес близко, а может, и луга это.
— А ну пошла отсюда! Н-но-о!
Как заржала! Словно душу ее кровно обидели! И чего ей не понравилось? Ну ладно, пускай здесь поедят, трава вроде ничего. Ефим сбил сапогом росу с травы. А пока самому и отдохнуть чуток можно, уж только сыро очень. Хорошо, что хоть фуфайка есть. Ефим прилег. Потихоньку бессонная ночь и беготня по сырому лугу сморили его, и он задремал.
Очнулся Ефим от холода. Одежда и фуфайка были сыры. Так и простыть можно. Встал, огляделся. Место было незнакомое.
— Ни черта себе! — Ефим присвистнул. — Это как меня сюда занесло? — И тут он искренне удивился, как в детстве, когда первый раз увидел фокус с гривенником.
Было светло. Ранние лучи солнца играли росой. Тумана словно и не было. Лошадей тоже. Даже следов не видать.
— Все исчезло, — сказал Ефим вслух и снова удивился.
Нежно и тягуче пела птица. И радость плыла по лесу молодая и зеленая. Захотелось расправить плечи, вздохнуть всей грудью без забот. Ефим тихо зажмурил глаза. Это что такое? Это что? И вдруг он испугался. «Может, это перед смертью так? Может, умру я скоро?» Взглянул на свои старые руки, пальцы дрожали. Совсем старик. И стало Ефиму страшно, как давно-давно не было, словно он маленький и в первый раз заблудился ночью в лесу. Что это? Наверно, неспроста, никогда он не блудился. И лес весь знает, и дороги все знает, и, как шел, помнит. А в какую сторону сейчас идти? В какую сторону? Понятия не имеет. Экая жизнь! И странно и грустно, но страшно почему? А солнце яркое, золотое, трава свежая…