Ефим заторопился. Уйти, быстрее отсюда уйти! И он двинулся наугад. Нехорошие мысли лезли в голову, жуткие чувства заползли в грудь и ныли и терзали все его нутро. Что за дьявольщина? Дьявол?
— Какой к лешим дьявол! Стар умом стал.
Ефим прошел вересняк, большую поляну с измятой травой, вышел на небольшую дорожку, справа тянулись сосенки. Пройдя немного, остановился. Он узнал эту дорожку и мелкие сосенки. Но не обрадовался, а еще больше испугался. Отсюда сорок километров до стойбища, до костра. На лбу выступила испарина, задрожали колени, и Ефим присел на обочину.
— Но может быть!
Надо идти через глухой лес, а он не помнит, чтобы бежал по лесу, да и не мог он столько километров отмахать.
— Не мог!
Значит, это что? С ума сходит? Может, и лошадей не было, а только показалось? Может, и тумана не было?
С полчаса сидел Ефим в оцепенении. Потом встал и медленно побрел. Лицо его осунулось и постарело. Смутные мысли бродили на морщинистом челе. И вся его фигура, чуткие изгибы усталых плеч, седая голова и забытные глаза были жалостны и покорны.
Домой Ефим пришел только к вечеру. Идя по деревне, остановился у сельсовета. На ступеньках сидел сосед.
— Здорово, Ефим. Ты откель?
— Здорово, — буркнул Ефим и хотел пройти мимо, но сосед продолжал:
— А болтали, что ты исчез. Гришка рассказывал. Дескать, засыпали — был Ефим, а проснулись — лошади на месте, все на месте, а тя нет. А? Наврал Гришка?
Ефим засопел. Сейчас вся деревня болтать начнет. Смеяться будут. А ежели узнают, что за сорок километров бегал, так и вовсе ненормальным сочтут.
— Так что? Правда или нет? — заглянул в лицо мужик и вдруг отшатнулся под тяжелым взглядом Ефима. — Ты что, пьяный? Ты что? Да что так смотришь-то? Что я тебе сделал?
Ефим молча отвернулся и зашагал к своей избе. Открыл палисадничек, зашел, снова запер его на вертушку. Возле дверей разулся, стряхнул портянки и, вместо того, чтобы, как обычно, повесить их на перила, скомкал, бросил и торопливо кинулся в избу. Алена испуганно встала из-за стола, дрогнула всеми морщинками своего лица. Ефим неожиданно подскочил к ней, схватил за худенькие, плечи и сильно тряхнул старую женщину:
— Говори! Целовалась с тем басурманом? А? Говори! Ходила с ним в поле? Ходила?
— Ефимушка…
Ефим в первый раз тяжело замахнулся и вдруг… устало опустил руку, так и не ударив. Пустые глаза Алены ничего не выражали, только испуг и удивление.
— А жизнь прошла. — Ефим устало опустился на лавку.
Бездетная их изба была мрачна. А заря малиново плескалась в небе. А заря таяла и исчезала холодно и росно! И млела где-то за лесом. И ласкала мохнатые ели. А потом светилась долго-долго протяжным багряным светом…
ГОРЬКИЙ ДЫМ ОСЕНИ
За дощатым забором в тиши вечерней улицы — незнакомый смех. Я постучался, толкнул скрипучую дверь и увидел на верхней ступеньке крыльца прекрасную Шоколадницу. Смеялась она, а Мишка сидел на теннисном столе, стоявшем посредине небольшого двора, беспечно болтал ногами и рассказывал о наших летних приключениях.
Все сентябрьские теплые дни, как начались занятия в школе, ждал я терпеливо чего-то неожиданного и необычного и тут как-то сразу понял, что я предчувствовал именно эту встречу.
— А вот и он, — протянул Мишка почему-то недовольно. (Не вовремя я возник? Но сам же просил прийти…) — Знакомьтесь.
— Лида. — Девушка вскинула шелковые ресницы. Удивленно?
— Между прочим, у моей кузины завтра, третьего октября, день рождения! Шестнадцать лет исполняется! — сказал Мишка, с ухмылкой поглядывая на мое, видимо, растерянное лицо. — Подарки принимаем с раннего утра и до сумерек.
Едва я дотронулся до нежнейших розовых пальчиков, как из глубины дома появились две женщины. Одна — тетя Нина, мать Миши. Другая, как я понял по оценивающему взгляду, который она мгновенно бросила на меня, когда я пожимал мягкую руку, — мать Лиды.
— Этот мальчик (это я мальчик) учится вместе с Мишей в десятом классе, — говорила тетя Нина, когда они вдвоем осторожно сопровождали девушку по ступенькам на землю. — Он решил, что поедет в радиотехнический. Хороший мальчик. (Сколько можно повторять, что я мальчик?) А наш парень никак не соглашается дальше учиться. Твердит, что хорошо зарабатывать можно и без институтов. А ведь медицина — благороднейшая из профессий.
Наступает в жизни родителей и такое время, когда они, не признаваясь самим себе, начинают говорить о несбывшихся мечтах.
Прошло лишь несколько коротких минут, как я увидел Шоколадницу-Лиду, а уже на асфальте тротуара, на улице, стихли ее почти бесшумные шаги и не отстававшие от них глухие, шаркающие звуки.