Выбрать главу

— Она увидела нас?

— Но как? Не может быть…

— Лишь бы не узнала, как потом докажешь, для чего мы здесь.

Постояли, прислушиваясь к вечерним звукам. И напряженно ждали, что сейчас выйдет она. Но в огороде было очень тихо. С улицы тянуло горьким дымом. Водяная луна вот-вот должна лопнуть от тяжести и разлить лунный свет по низкому небу.

— Да не может быть, чтобы она нас усекла, — уверенно сказал Мишка. — Но почему улыбалась? И что-то сказала, а в комнате никого нет… Вот видишь, а ты говорил, что не надо. Тут что-то не то…

— Полезли назад…

Но меня уже самого тянуло к окну. Глаза привыкли к темноте, мы быстренько принесли чурбан, установили на прежнее место.

Старушка сидела, подперев рукою щеку, губы ее… шевелились. Она, бесспорно, произносила какие-то слова. Мы напрягли слух, но говорила она негромко, и до нас долетали лишь отдельные звуки, которые еще сильнее будили любопытство. Мы переглянулись. Мишка прошептал:

— Я тоже иногда сам с собой разговариваю.

— А почему она в одно место смотрит? По-моему, на стену.

— Точно… Она со стеной разговаривает. Не видно, что там?

— Икона? В бога верит?

— Чепуха… А ты… крещеный?

— Да.

— А я нет. А почему крещеный?

— На всякий случай. Да тише ты!

И вдруг мы явственно услышали: «Чай будем пить…» Она достала розовые чашки. Две. Поставила на стол.

— Смотри, смотри, — горячо зашептал Мишка в самое ухо. — И у нас такие куплены. Ленинградского фарфорового завода… Для подарка Лидке.

Старушка налила чай. Не спеша начала пить вприкуску с сахаром. Я, пожалуй, не удивился бы, если бы и вторая чашка поднялась в воздух. Мы с Мишкой уставились почему-то именно на эту чашку. Но она стояла на блюдечке, не шелохнувшись. Медленно выпив чай, старушка подошла к окну. Улыбнулась, почти глядя на нас, и что-то вновь сказала. Я понял, что мы зря испугались в первый раз, смотрела она не на нас, а на стену. Глаза ее были очень добрые. Они плакали без слез. Больше я ни у кого никогда не видел таких глаз…

Самолет неподвижно висел в светло-голубом небе, и лишь облака под нами свидетельствовали, что я лечу домой, в небольшой городок на юге Кубани. Моя соседка смотрела в круглое, с лицо, окошко и непрерывно болтала:

— Пропасть какая воздуха! Я так боюсь воздушных ям, словно сердце ледяной рукой вынимает.

Из-под короткой юбки вызывающе видны колени. Я подумал, что кожа у нее, должно быть, гладкая и прохладная, и покосился на девушку:

— В гости летите или домой?

— К бабушке. Вернее, к младшей сестре моей бабушки. Это которой я внучатая племянница и, главное, единственная наследница. Так что я и ее родной бабушкой считаю. Я ж не бывала у нее никогда, хотя давненько обещала. Это, должно быть, любопытное местечко с мягким и теплым климатом, бабушка писала, — и девушка почему-то радостно глянула на меня золотистыми глазами.

«Хорошенькая», — лениво подумал я, рассматривая чистый лоб и вьющиеся русые пряди. Спросил:

— Кто она? Где живет? Может, я знаю ее случайно. В нашем городке многие знают друг друга.

— О! Это очень хороший человек. Она блокаду в Ленинграде пережила с нашей семьей вместе. Ее муж в первые же дни ушел на фронт и погиб, но ждет она его до сих пор. Любит сильно. Мама рассказывала, как они жили. Голодно, холодно. Карточки. Хоронили даже во дворе. А один раз, когда окопы копали, мужчину замерзшего нашли с хлебом в руках. Обрадовались, хлеб в кипятке сварили, а труп уж потом закопали… В общем, много чего рассказывала мама! А бабушка всю жизнь мужа ждала и сейчас ждет. Мать наказывала, чтобы я с ней об этом не говорила. Моя мама, тоже чудная, она верит, что бабушка дождется. И все про настоящую любовь говорит. Про любовь, у которой нет конца. Чудная моя мама! У самой-то муженек к другой сбежал. Мой драгоценнейший папаня. Пару раз заявлялся посмотреть на меня — на свое чадо. Модный чувак, — девушка вздохнула и виновато улыбнулась, положила на колени тонкую руку.

Она болтала что-то еще об институте, о Ленинграде, хорошо знакомом и мне, о недавней поездке в Чехословакию, в свою очередь, выведав у меня, что я работаю начальником радиостанции, а сейчас лечу домой. На некоторое время я даже забыл все мои неприятности и рассказал несколько любопытных случаев, происшедших за время последней экспедиции. Да и сам я вспомнил о любимой работе, о предстоящей очередной разлуке с Большой землей на пять месяцев. Затем, расхваставшись, раскрыл «дипломат» и вытащил солидную пачку наших и иностранных дипломов за любительские радиосвязи на коротковолновых диапазонах.