Когда выскочил заяц, он не заметил, он даже не понял, откуда он выскочил: на следы он не обращал внимания, словно и не охотиться шел. А заяц выскочил и шмыгнул сдуру под самым его носом. Зайчишка был молодой, весь белый, как снежный комок. Он перекатился через полянку не так уж быстро, но мало того, что вел себя глупо и беспечно, он еще остановился под елочкой метрах в тридцати и чуть привстал на задние лапы, вытянув шею и навострив уши. «Во дурак!» Выстрел глухо хлопнул по тишине, раздалось эхо. «Дурак». Он медленно подошел и хотел поднять добычу, но удивленно хмыкнул, увидев, что заяц жив, и бусины его глаз полны боли и ужаса. «Промазал, идиот». Он сплюнул, заяц шарахнулся, отскочил в сторону, присел, сжался. И опять красное среди белого. Он поморщился, сцапал грубо зверька и бесцеремонно осмотрел. Была перебита передняя лапа, а остальные трепыхались и царапали его рукав. «Промазал, идиот». Сунул зайчишку за пазуху и пошел обратно по своей лыжне.
— Я его выкормлю, залечу. — Евгения пыталась перевязать бинтом зайцу лапу.
— Оставь. Я скальпель принес.
— Не надо было мазать. А теперь что! Иди умойся, еда на столе.
— Я скальпель принес.
— Не буду я его есть.
— Девятая шкурка будет.
— Успеется со шкурками. — Жена помолчала, потом вдруг начала горячо и взволнованно: — Не трожь его. Выкормлю, залечу. Пару ему найду. Разводить буду зайцев. Так быстрее на шубу-то насобираем.
— А если подохнет?
— Я вылечу… Пару ему найду… Разводить…
Он вышел из избы, хлопнув дверью. Дверь отошла, и в избу заклубился холод. Евгения прикрыла дверь и засуетилась возле зайца. Наклонилась, одной рукой придерживая большой живот, протянула руку к испуганному зверьку:
— Маленький ты, глупыш… Не надо было попадаться.
Вечером он вновь стоял на крыльце и курил, рука дрожала. Смял папиросу, выщелкнул ее, она дугой перелетела за сугроб. «Разводить! Пару найдет! Вот, значит, как».
Береза по-лебяжьи раскинула крылья и собиралась лететь. На ветку села ворона и закаркала удивленно и надрывно. Он разглядел вороний клюв и холодный неприятный глаз. «Скальпель-то не буду относить. Пригодится завтра. Она уйдет. Тогда прирежу».
Пошел редкий снег. Береза рванулась, закачалась, длинные перья ветвей замелькали в воздухе. Полетели пушинки. «Убью, да не дам разводить! Пару найдет. Вот, значит, как». Он начал зябнуть и вернулся в избу.
И, уже ужиная, когда тепло разморило ему плечи и глаза начали слипаться, он попросил у Евгении рябиновой настойки. Медленно выпил стакан, глядя в замороженное доверху окно. «Можно и не резать зайца. Скорее бы весна. Проеду первую борозду и выпущу его в поле. Не дам разводить».
— Грибов-то надо? — Жена подала чашку с солеными волнушками.
Он встал, потянулся, постоял среди комнаты:
— Кровать к окну надо переставить.
— Зачем? — Евгения подняла голову, и гриб соскользнул у нее с ложки.
— Не озябнем. До весны недалеко.
— Ставь куда хочешь. Ты хозяин.
Он начал раздеваться. За окном бело и тоскливо. А в голове вертелось одно: «Не будет она зайцев разводить. Не допущу. Я его выпущу к лешим!» Аккуратно повесил одежду в шифоньер. «Выпущу к лешим!»
Улеглись, и жена тепло прильнула к нему. Ей захотелось рассказать, что Николка обманул со стерлядью, соседке продал, и что Варька уехала, и вещей у нее было много, в новом пальто уехала с воротником песцовым, и со всеми прощалась охотно и радостно. Даже ей, Евгении, что шла в хлебный, даже ей махнула рукой. Евгения подошла и широко улыбнулась. А Варька шутя провела варежкой ей по животу: «Вот он — виновник!.. И глаз пока не кажет!» Евгения, не поняв, лишь кивнула смущенно: «Скоро уж!» Но Варька сразу отвернулась попрощаться с другими и все говорила: «Еду! Решено!» Евгении хотелось, как всегда, поделиться с мужем виденным, а еще, самое главное, рассказать, как пинался весь день ребеночек в животе… Но муж показался ей усталым и сонным, и она молча прижалась к родному плечу.
За окном начиналась метель, легонько ветер стукал ставнями и летел по белу свету, подымая с сугробов больших снежных птиц. Постанывала береза. А когда завыло в трубе, они уже спали и сильная рука мужа крепко обнимала Евгению.
РОС ОРЕШНИК…