Общежитие внутри мне кажется желтым и веселым, хотя стены бело-синие. В комнате нас четверо. Алик — кудрявый бог, Кира — богатырь с голосом Тома Джонса, Юрка — мастер по футболу и стриптизу, красиво читает стихи, только авторов забывает. Мы с Кирой долго гадали, что он читает: свои или Вознесенского? Я в этом профан. Но «Деда Мазая и зайцев» знаю наизусть и когда моюсь в душе, то всегда набуркиваю их себе под нос. Мне мама в детстве такую книжку покупала с картинками, картинки я обводил простым карандашом, думал, что рисую.
Иду в фойе смотреть по телевизору детектив. Однако я даже не успеваю примоститься на ручку кресла, чтобы вникнуть, кто кого убил и где предатель, как на экране появляется слово «конец». Все начинают расходиться. Тут я замечаю Ларису, у нее талия тоньше лозины, и круглый зад туго обтянут короткой юбочкой. Лариска красивая, но я не хочу ее сравнивать с Настасьей Филипповной, потому что красивее самой Настасьи Филипповны просто никого и быть не может. Когда я в первый раз увидел Лариску, я сразу захотел в нее влюбиться, но у меня ничего не вышло. Я даже мысленно раздевал ее: и кофту, и юбочку, скидывал ее сапожки, сдергивал капрон, смотрел в ее улыбчивые глаза, тужился загореться любовью, ничего не выходило, вздыхал и одевал Лариску снова. Она шептала: «Дурачок, импотентик!» (Я слыхал у нее такие слова, правда, не ко мне относящиеся.) Но тут они относились ко мне, и я дурацки улыбался своими крокодильими зубами, мне не было стыдно перед ней за свои зубы, и вообще мне перед ней никогда не было стыдно. А на самом деле Лариска мало обращала на меня внимания, только лишь как на соседа Алика — кудрявого бога. А еще — ей очень подходило имя Лариса. Я это понял, когда однажды увидел ее с букетом белых астр на длинных стеблях. Она шла мне навстречу по коридору, молодая, свежая. Соломенные волосы — лавиной по спине, а лепестки у астр острые, влажные… Острые, влажные, чистые — Ла-ри-са, это и есть Лариса, в общем трудно понять, хотя самому мне все понятно. Она училась уже на четвертом и все на «отлично», не знаю, как это у нее выходило, а в общем у нее все выходило. Но самое плохое и грустное — это то, что я не увидел сегодня Настасью Филипповну. Надо обязательно утром отправить письмо маме. А еще надо написать, что я выполнил отлично курсовую и мне Виктор Ильич (это хирург, он у нас преподает) сказал, что из меня выйдет что-нибудь. Я не тщеславный, но мне хорошо. Плохо одно, что я сегодня не увидел Настасью Филипповну.
Когда ложились спать, то Алик — кудрявый бог и Юрка долго мололи языком про женщин, болтали и про Лариску, я подумал: «Бедная Лариса», а потом еще подумал: «Года через четыре уже ей не будет подходить это имя — Лариса», сказал об этом Алику, но он ничего не понял. А вот Настасья Филипповна навсегда останется Настасьей Филипповной. Спокойной ночи, мир непонятный, мир, где зимой растут и растут орешники, и где цветут Ларисы-астры, и где всего одна Настасья Филипповна.
Утром я долго ищу мамино письмо, оно куда-то запропастилось, я его не рвал и не выкидывал (честное слово!), но оно исчезло, видно, сунул по рассеянности в какую-нибудь книжку. Возле института, увидев ящик, роюсь в портфеле, чтобы найти то письмо, что вчера писал, и вспоминаю, что оставил его в общежитии. Ну да ладно! На лекциях напишу новое, а то мама ждет ответа. Бегу через дорогу к киоску, покупаю конверт. Мужчина медленно отсчитывает сдачу с рубля (на мелочь можно кофе выпить). Мужчина все еще отсчитывает.