— Что ты? Дура!
— Ничего. Ты вот ближе двинься! Ты ближе! Не бойся. Мне ведь все равно для кого! Для кого себя беречь-то? Как поглядишь, так и не для кого! А ты мне ближе всех, ты добрый… А может, меня черт попутает?! Вон креста-то на мне второй день нету!
Степка глянул. И правда, креста на ней не было. За перегородкой хрюкнул и тонко завизжал поросенок.
— Мне без тебя плохо. Я думала, что всегда мне плохо. А потом поняла, что только без тебя. Жалко мне тебя…
И Лизонька потянулась к нему губами:
— Я вот сейчас с тобой… А утром крест найду да в церковь пойду в грехе покаяться. Жениться нам не дадут, а без тебя плохо, так решила я грешной быть и перед богом ничего не скрывать…
— Вот ведь замолола языком-то… Так и мелет! — засмеялся Степка. — А ломалась цело лето! Чего ломалась?
— Молчи уж! Вишь, по крыше-то дождь как стучит…
Еще два раза приезжал Степка с молодым барином. И в самый канун свадьбы Софьи, когда Лизонька, принарядившись с утра, прислушивалась, не едет ли тройка лошадей, и когда к обеду послышались суетня во дворе и ржание лошадей, она выбежала навстречу приезжим, красивая, с блестящими синими глазами, легко подбежала к бричке и, волнуясь и краснея, распахнула ворота так стремительно, что молодой барин крякнул и масляно глянул на ее выпирающую сквозь кофточку грудь, и в этот-то самый радостный после мучительного ожидания миг она увидела вместо Степки на козлах лысеющего мужика с редкой бородкой. Взгляд ее потух, плечи уныло опустились. Больше Степка не приезжал. Напрасно она ждала и в следующую неделю, и по первому осеннему снегу, напрасно, напрасно смотрела на пустынную дорогу и прислушивалась, не звенит ли где-нибудь далеко-далеко знакомый колокольчик. И молодой барин, женившись на Софье, уже не заглядывал сюда, и, оставшись одна, стареющая барыня становилась все скучнее и неразговорчивее. Казалось, и вся округа постепенно старела и умирала. Началась холодная длинная зима. Она тянулась несколько лет. Вспыхнувший было живой огонь в Лизоньке постепенно угасал и еле теплился в каком-то тупом ожидании, которое перерастало почти в болезнь. Среди ночи ей казалось, что она слышит звон колокольчика, голоса во дворе. Замирая от счастья, Лизонька выскакивала, выбегала на холодный двор, шепча на ходу:
— Сейчас, я быстрехонько… быстрехонько, сейчас… — и с недоумением смотрела, как ветер гонял по оледеневшей земле клочки соломы и как замерзшие намертво ворота скрипели переломанной доской. И этому не предвиделось конца.
Ясными днями Лизонька полюбила смотреть на дальнюю полосу горизонта, где лес вершинами касался неба. Ей казалось, что если терпеливо долго ждать, то Степка вернется. Она никого не спрашивала о нем, а если ей и говорили, то не понимала и улыбалась. Она знала, что Степка по чужой воле не может быть рядом с нею, какие-то злые силы не пускают его. И еще она понимала, что если среди скучной прожитой жизни были такие светлые и теплые дни, когда она целовала Степку, и если ей больше всего на свете хочется вернуть эти дни или сделать так, чтобы они повторились, то, конечно, и Степка не может этого не хотеть. Кто же не хочет, чтобы ему было хорошо! И она верила, что для этого нужно только терпеливо ждать. И она ждала. Лизонька говорила кратко и мало. Почти все время о чем-то сосредоточенно думала и с ненавистью набрасывалась на несделанную работу, спешила быстрее все переделать. В свободное время она сидела и смотрела поверх всего и сквозь все, ничего не видя.
Однажды весной крестьянка, окапывающая кусты смородины, увидала, как Лизонька, высмотрев что-то за забором далеко в поле, громко вскрикнула и, бросив лопату, побежала из сада. За ивовыми кустами по лугу удалялась мужская фигура. Кто это, узнать издали было совершенно невозможно, но Лизонька, смеясь и всхлипывая, побежала, Широко размахивая руками:
— Подожди! Подожди-и!
Мужчина даже не оглянулся, должно быть, он не слышал. Лизонька добежала до небольшой речки, заметалась по бережку. Плавать она не умела, а он был далеко на той стороне. Она вскочила на бревнышко, лежащее у кромки воды, и из-под руки стала жадно смотреть на удаляющуюся спину. Она почти не дышала, боялась плакать, чтобы он не исчез, не расплылся вдали от набежавших слез. Вот уже стала неразличима его русая голова, слившаяся с рубашкой в одно пятно. Пятно стало уменьшаться и беспокойно мелькать. Лизонька встала на цыпочки, вытянулась, чтобы хоть этой малостью быть на мгновение ближе к нему. Напрягла зрение, но пятно уже исчезло, растаяло, и она больше ничего не видела, только зеленый бесконечный луг. Крестьянка нашла ее сидящей на земле: