— Чего расселась? Давай вставай, побежала зачем-то…
— То Степка был.
— Какой Степка?
— Кучер… с барином молодым раньше езживал к Софье.
— Это из соседней-то усадьбы?
— Ну.
— Это от которого Мотька родила?
— Типун тебе на язык! Мотька не от него родила! Степка русый, высокий, приезжал перед свадьбой Софьи.
— Ишь хватилась! Зачем он тебе?
— Жду его.
— А чего ждать-то? Ему некогда, семеро по лавкам, детей мал мала меньше, и сам при смерти, уж полгода как не встает, недуг сильный…
— Не ври.
— Да откуда вру-то? Бестолковая! Тьфу! На мельнице его придавило, когда мой мужик там был, так сказывал… Он его на телеге вез кровавого. А дома шестеро детей, седьмой в пузе… Чего смеешься-то?
— Ха-ха-ха! — заливалась Лизонька, сидя на земле. Волосы ее растрепались, юбка загнулась, и колени ярко белели на солнце.
— Дура, еще смеется! Человек поди уж помер, а она скалится. Тьфу!
— Да молодой он, красивый, здоровый, а я, — тут Лизонька показала себе на грудь, — а я, знаешь, кто?
— Кто?
— Жена его. А детей у нас еще нет, потому как брюхатой не была.
— Дура. Да с тех пор сколько лет-то прошло, когда он молодой-то был! Пошли-кось отсюда, — она дернула Лизоньку за руку.
Та смеялась, поглядывая на бабу:
— Пошто наврала-то? А? Пошто?!
«Бедная, — подумала баба, — как есть юродивая, не обидь Христос!» — и перекрестилась.
И другой странный случай закрепил эту мысль не только в сознании у одной бабы-крестьянки. Забрели в деревню странники. Одряхлевшая барыня вышла во двор, чтобы подать милостыню и попросить их о молитвах за ее душу. Это были две старушонки, сухонькие, во всем черном, и третья — то ли старик, то ли старуха. Существо странное, в старушечьей одежде, с редкой бородой и уродливым, выступающим буграми лбом. Лицо взвизгнуло, подпрыгнуло на коротеньких ножках и забегало вокруг корыта, брошенного во дворе для свиней. Старушки закрестились, заговорили разом тонко и монотонно, упоминая и солнце, и царя, и бога, и чертей. А странное старушечье существо опустилось на четвереньки и стало вырывать с землей редкую траву двора. Короткие жирные лапки цеплялись за землю, изо рта текла и тянулась слюна. Оно смеялось. Дворня крестилась и перешептывалась. А оно подползло к их ногам и вдруг, увидя старый чугун, схватило его и, стукая палкой, забегало по двору. «Это она нечистую силу изгоняет из дома!» — сказал кто-то. Все снова закрестились, а оно закричало:
Оно запрыгало, закружилось на одной ноге, захрюкало, подбежало к барыне, поцеловало подол, потом кинулось, растопырив короткие руки, под ноги баб:
Оно косо глянуло на Лизоньку. Та задрожала, опустилась на колени:
— Я без креста… была…
— Без креста! Без креста! — обрадовалось оно и подпрыгнуло.
— Я боюсь! — вскрикнула Лизонька, болезненно надломила брови.
— Я боюсь! Я боюсь! — снова обрадовалось оно и захохотало. Приблизилось к Лизоньке, хватануло лапкой по ее волосам, спутало их.
Лизонька уставилась синими безумными глазами на маленькое чудовище, губы ее задергались:
— Пошто живу? Живу-у пошто? Хоть бы помереть.
— Помереть! Помереть! — Оно подняло подол, выставив отвратительную босую ногу с горошинками-пальцами. — Помереть! Мертвые не умирают, у-у-у-у-у!
Оно обхватило Лизоньку лягушачьей лапкой. Та вытянулась на коленях и неожиданно закричала горько и пронзительно. Даже оно отшатнулось, ахнула барыня, заплакали стоявшие рядом с ней бабы.
— Замолчи! Пре-крати! Дура! — закричал конюх.
— У-у-у-у, ха-ха-ха! — прыгало оно и смеялось, отвратительно разинув рот.
Лизонька билась на земле в каком-то странном, жутком припадке.
— Облить водой! — приказала барыня и стала подниматься по ступеням в дом.
Подоспевшая кухарка плеснула на Лизоньку из ведра.
— Мало. Ну-кось, Мотька, тащи еще от колодца. Эк ведь гнет ее, страдалицу…
Лизонька обняла грязную, сырую землю. Тоненький кленок дрогнул мокрыми листьями и попался гибким стволом ей в ладонь. «Пошто он тут?» — мелькнуло в ее сознании и потухло…
Голый и большой клен во дворе лесозаготовительной столовой. Лиза видела его каждый день, приходя на работу, из окна своей судомойки. Могучие кленовые ветки царапали блеклое небо, корявился измученный ствол. Бесконечное время быстро текло, цвело белыми подснежниками, лило теплыми дождями, осыпало желтыми листьями, мело холодными метелями… К Лизе в дом поселили двух эвакуированных из Ленинграда детей: девочку-подростка и мальчонку лет шести. Это были брат с сестрой. Тяжелая военная зима морила холодом и голодом. Лиза с утра до ночи работала на лесоучастке. Усталая и молчаливая, приходила она вечером домой, приносила немного картошки и хлеба, топила печь. Девочка, укрывшись одеялом, лежала в постели и кашляла. Мальчик же всегда бросался к ней навстречу и, подходя близко, так и ходил за Лизой, стараясь заглянуть ей в лицо. Ему было любопытно, принесла ли она поесть, что она скажет и почему нет писем от папы. Но, видимо, он побаивался спрашивать об этом угрюмую Лизу и только ходил за ней по пятам от стола к печке, серьезно поглядывая карими глазенками.