Лазарь мотнул головой, наклонил рога, я молниеносно спрятался за сосну. Лазарь съел синявку.
Послышались шаги, я увидел девушку и обомлел. Сердце мое заколотилось еще сильнее, даже чем при виде быка. Необычное лицо явилось мне. Девушка с хворостиной прошла мимо и легонько хвостнула быка меж глаз:
— Вернулся все-таки? Не буду я для тебя косить. Ищи сам! А ну пошел! Пошел!
Лазарь медленно повернулся и, ломая кусты, двинулся в обход.
Девушка была в простом платье серого, линялого цвета, оно было ей немного мало и туго обтягивало бедра и плечи. Ситцевый фартук колыхался оборками. Но больше всего меня поразило лицо, необычной, нездешней красоты. Волосы цвета спелой соломы разбегались крупными волнами и кое-где вились кольцами, они так густы, что девушка все время откидывала пряди от лица, небрежно заводя их за уши. Глаза темны и выразительны. Тонкие черные брови разлетались по чистому лбу, при таких светлых волосах они неожиданны. И вся она была свежа и чуть-чуть смугла. Не взглянув на меня, она пошла по тропинке.
— А кордон далеко?
Она ответила, не оборачиваясь, так, что я еле расслышал:
— Рядышком.
И я пошел за ней. «Маруся, что ли? Да какая же Маруся! Молода…»
— Зовут вас как?
Девушка не ответила.
Из-за сосен показался большой деревянный дом с многочисленными пристройками и хлевами, вокруг широко раскинулись огороды. Среди картофельного поля — новая рубленая баня.
На завалинке на черных противнях рдела и сушилась рябинная ягода. Тут же на корточках сидела девочка лет шести, она вытаскивала из маленького подола рябиновые кисти, ощипывала ягоду за ягодой и осторожно клала на противень. Девушка остановилась рядом и недовольно сказала:
— Ну на кой? На кой ты это делаешь?
Девочка была рыжей и бледненькой, она почесала свою копну волос, бесцеремонно задрала подол, покрепче прижав к животу оставшиеся кисти, хотела что-то ответить, но промолчала. Стала продолжать свое дело. На меня она даже не взглянула толком. Девушка наклонилась над ней, свесились ее тяжелые волосы:
— Сколь тебе раз говорёно?
— Ты, знаешь что? — зло и тоненько воскликнула девочка. — Ты, знаешь что? Ты лучше ко мне не лезь!
— Вот ведь… — только и ответила девушка и пошла в дом.
Я стоял переминаясь. «Не очень-то они гостеприимны».
Девочка присела на землю, смешно растопырив коленки, проглотила горсть ягод и не поморщилась.
— Дома кто-нибудь есть?
Девчушка внимательно посмотрела на мои ноги:
— Всегда есть.
Я тщательно вытер сапоги о траву и пошел к крыльцу. Девочка запела: «Я люблю тебя, жизнь, что само-о па си-ибе и не нова-а…»
Выбежал черный пес и молча уставился желтыми глазами. Я его обошел, постучался в дверь.
— А не закрыто! — раздался мужской голос.
Лесник и правда был мал и сухой как сучок. Он согласился, чтобы я пожил у них, но только предупредил: «Если выпьешь, дак чтоб без матерных слов, потому как у меня две девки… И пороху не дам, не надейся… Клопов нет, вывели прошлогод…»
За ужином я увидел всю семью. Надо сразу сказать, что семья была какая-то необычная. Было удивительно и странно рассматривать эти необыкновенные лица, склоненные над тарелками при свете керосиновой лампы. Хозяин Николай блестел маленькими уголечками глаз, шея длинная и красная, переломленная кадыком, плоская лысина в тонком дыме редких волосин. Он был похож на уродца, лишь руки, большие и красивые, внушали уважение, он их часто клал на стол и оглядывал семью — все ли в порядке. Потом косился на жену, косился боязно и восхищенно. Я тоже на нее косился. Маруся светилась в потемках чистым лицом, она походила на княгиню с суриковских полотен, и платок повязан низко над бровями, и глубокие колодцы глаз плескались мраком. Она была словно вырезана из белого камня, сильная и большая, ни одного лишнего движения, все делала тихо и ладно, как бы повелевала всем лениво и властно. Я сам себе казался маленьким и никудышным, глядя на эту неповторимую женщину. «Ей бы в кино сниматься, играть героинь шолоховских… Аксинью бы…» Она вдруг улыбнулась:
— Рот-то не разевай, а то все остынет.
Подложила гречневой каши:
— Ешь словно беззубый! Смотри, греть для тебя специально не буду.
Я стал старательно жевать, набивая рот.
Старшая дочь красиво моргнула мне своими глазами, которые казались в сумраке смоляными, и я почувствовал себя вконец ничтожным, уж больно великолепны были эти глаза, и вообще мне стало казаться, что все они, сидящие за столом, ни черта не понимают в красоте, поскольку не обращали на свою красоту никакого внимания.