Только Мазепа со своей женой не думает о войне со шведами, занятый более важными проблемами.
— Объяснись без отговорок, отвечай просто, прямо, будь добр, — ласково попросила Мария с искаженным лицом.
— Мне дорог покой твоей души, Мария, — Мазепа покончил с курой и освежил бокал. — Тебе налить? Как хочешь. Так и быть, расскажу. Княгиня Дульская, она… гм… Княгиня Дульская… Что-то я не могу подобрать слов… Это… Это… Это шутка.
— Шутка? — побагровела Мария.
— Ну, ну… ну, ну…
— Я близ тебя не знаю страха, ты так могущ, но эти твои дурацкие шутки. Тебя ждет трон…
— А если плаха?
— Я пойду с тобой на плаху, мы же не раз обсуждали этот маленький вариант нашей совместной жизни. Я не переживу твоей смерти, но ты не умрешь, нет: ты носишь знак высшей власти.
— Мы не сможем умереть вместе. Это была шутка. Княгиня Дульская…
— Что?!? Кстати, что это за женщина тебе звонила?
— Какая женщина?
— Ну эта, утром.
— Это соседка, у нее умер муж.
— У меня есть теория: люди умирают в подражание кому-то. Это особый вид зачастую бессознательной мимикрии: не совсем социальной, не совсем культурной и не совсем природной. Например, моя бабушка умерла, подражая своей сестре, которая была ее на год старше: спустя год после ее смерти, почти в тот же день.
— Этот человек задохнулся от газа, которым травил крыс в гараже.
— Наверное, моя теория не всегда распространяется на несчастные случаи.
— Это было самоубийство.
— Откуда ты знаешь?
— Год назад точно таким же образом покончил с собой его друг: его нашли лежащим лицом в такой же камере с газом, предназначенным для крыс. Однако он оставил записку.
— Значит, моя теория подтверждается и тут!
— Похоже, что так. Не моргай.
— Почему?
— У меня была одна знакомая, которая моргала.
— И что?
— Ну… она умерла.
— Мазепа, мне кажется, ты лжешь, говоря о смерти. Смерть — это единственое, что убеждает, и ты этим пользуешься, чтобы делать комплименты женщинам… (Входит слуга).
— Товарищ Мазепа, выйдите, пожалуйста, к народу.
Мазепа вышел на балкон замка и увидел многотысячную толпу, состоящую из солдат, крестьян, лакеев, женщин и прочих тварей, непродуманно оскверняющих землю. Все эти люди тянули к нему руки, скандируя: "Ма-зе-па! Ма-зе-па! Ма-зе-па!" Многие плакали, и слезы текли по их лицам, забытые или незамечаемые в порыве экстатической любви к кумиру. Мазепа взмахнул рукой, как дирижер палочкой, и в толпе наступила тишина. Среди общего молчания, прерываемого лишь судорожными вздохами корчащихся от поклонения субъектов, этот красивый седовласый старец произнес:
— Убейте друг друга!
В полной тишине стоящие в тесноте люди поглядели друг на друга с любовью и удивлением, словно в первый раз. И поднялась рука брата на брата, жены на мужа, отца на сына. Иван Васильевич Кочетков замахнулся медным пестиком на отца, Василия Ивановича Кочеткова, и ударил, и пробил брешь в голове, и кровь хлынула и залила лицо убиенного. Антонина Константиновна Воскобойникова выхватила громадную булавку из платка и воткнула ее с улыбкой в сердце Ивану Васильевичу Кочеткову, тот оглянулся на женщину и, прежде чем умереть, улыбнулся ей в ответ светло и ясно. Муж Антонины Георгий Воскобойников схватил жену за шею и принялся душить. Задушив, тут же закатил глаза, будучи уже убитым соседом по имени Семен Березовчук. Жена Семена оставила мужа на промысел дочери, подступившей к отцу с острым хлебным ножом, а сама обратила свое внимание на старушку Алену Дмитриевну Кудряшову, питающуюся подаянием. Когда дочь Березовчук, уже убившая отца, собиралась воткнуть нож в Пафнутия Рогожкина, стоящего у стены, украшенной фресками, тот, не заметив ее намерения, случайно увернулся и остался жив, после чего со стороны дочери Березовчук уже было глупо заносить над ним нож вторично, и она обратилась к подвернувшемуся под руку его малолетнему сыну Лене Рогожкину, который бежал с камнем в руке, ища любую ему жертву. Между тем Пафнутий Рогожкин вместе со своей любовницей Катей Полулюбовой на секунду отвлеклись от массового убиения, заметив любопытную фреску, о которую Катя опиралась задом во время ожидания выхода гетмана, пока Пафнутий всовывал ей между половых губ свой елдык, задравши красный сарафан, пользуясь скоплением народа, до самых ее белых полных плеч, и таким образом, имел время рассмотреть сюжет росписи, которая то приближалась, то удалялась, то мутнела, расплывалась, то становилась ясной, как божий день, синхронно его глубоким и продуманным толчкам. Теперь Катя, одернув подол, зырила голубыми глазами в стену, щелкая семечки:
— Расскажи, что там нарисовано-то… Дверь? Кто это такой приник к двери симпатичненький-то? Это из охраны? Нет? Стрелец? Да не щупай ты груди, погодь. Так это из охраны или нет? Ты знаешь, что это за дверь-то, милый? Может, это в другом замке-то?
Дверь не запиралась на ключ, и Павел распластался на ней как распятый, вжимая ее деревянный холод в пазы дверного проема собственным теплым телом, запрятанным в светлый летний костюм. В петличке повисла одинокая голубая незабудка. Оттуда, из потусторонней дыры ломились в этот, посюсторонний мир мириады существ, которые могли помешать, разбить, опошлить. Павел чувствовал, что вспотел, длинноватая прядь волос цвета искусственной ржавчины прилипла ко рту, и боясь оторвать руки, чтобы не уменьшить силу рычага, он начал пучить губы, силясь отлепить взмокшие волосы.
Петька глядел на его напряженный кривоватый член с бугристой головкой, на спавшие почти до колен расстегнутые светло-серые брюки, на худые и бледные весенние ляжки с розоватыми прыщиками, похоже крапивница, неужели этот человек хочет заслонить мне весь мир? Он дотронулся до члена языком и поймал за хвостик мысль: "так как он хочет заслонить мне весь мир своим членом, то меня должно обуять такое отвращение, что я почувствую тошноту, как только прикоснусь языком к его багровому органу". Однако пойманная мысль оказалась невластной, и Петьку не вырвало. Наоборот, он вошел во вкус и принялся отсасывать другу с большим искусством. Искусство — это был единственный выход из ситуации, в которой они оба оказались взаперти. Не отрывая губ от члена, Петька пошарил на столе, взял оттуда и вложил Павлу в руку, которой тот сильно сжимал его голову, помогая той резкими движениями насаживаться на теплый кол, корректуру "Золотого хлеба". Павел взял и, сжав, ее между двумя пальцами, продолжал помогать себе и вдавливать голову Петьки кулаком.
— Фэто кхолектула тхохо Фаськи, с кхотолым мы… — счел нужным пояснить Петька, не отрывая рот от трепещущей головки.
Рука тут же отпустила его голову: Павел с искаженным лицом поднес рукопись к глазам.
— Сейчас я изнасилую ее, как некогда он изнасиловал тебя. Слушай, слушай, что написал этот Вася. Слушай внимательно! Когда они подъезжали к бензоколонке — Петька узнал это место по женскому локтевому изгибу дороги, — к его изумлению, было уже совсем темно. Неуж. он так долго отсутств.? Нет, по его расчетам, всего час, м.б. — два, а вышел он утр., и есть совс. не хотелось, и т. что вокруг был ровн. глухой дневн. свет, и вот теперь — прозрачн. темнота. "Кор. дни, кор. дни!" — сказ. он себе, вышел из маш. и пош. к ресторанчику возле бензок…. Так ты опоздал тогда, что ли? Может, ты его не любишь, этого Васю? Или все-таки любишь?… На верхней ступеньке маленького крыльца стоял хозяин и, подняв свечу, светил ему навстречу. Петька попробовал отвернуться от яркого света, делая вид, что вспомнил о шофере, с которым нужно обговорить дальнейший маршрут, но машина тронулась с места и исчезла в излучине дороги. Он не мог долго оставаться с головой, повернутой в сторону пустоты, и снова взглянул на хозяина. Тот стоял, опершись широкой спиной на дверь, и продолжал освещать Петьку, держа узкую длинную свечу в опущенной руке. Петька остановился на верхней ступеньке, не желая идти против света. Свеча торчала прямо ему в лицо и испускала бледный розоватый свет. Выражение лица хозяина было смиренным и приветливым, Петька заметил, что по обе стороны от двери кто-то стоит. Он взял из рук хозяина свечу и осветил их, это были те двое, с которыми он познакомился в городе, и которых ему представили как Цезаря и Александра. Теперь они сделали вид, что не знают его и отвернулись от пламени свечи. Один хозяин продолжал смотреть ему в глаза тупо и смиренно. Словно устав стоять в одной позе, этот мощный человек раскинул руки и оперся кулаками о боковые планки дверной коробки. Из ресторанчика кто-то пытался выйти, дверь дрожала от напора, но хозяин стоял прочно. Двое глядели в разные стороны и не держались ни за что, словно паря над землей.