— Наставник, а это правда? — негромко спросила Хельга. Шани покосился в ее сторону: было видно, что девушку просто распирает от любопытства.
— Что именно? — процедил он, проходя мимо поста охранцев, у которых тоже ушки были на макушке. Вроде бы пялятся в никуда, в одну точку, а на самом деле все прекрасно и видят, и слышат, и донесут куда следует. Было бы что доносить, а желающих это сделать всегда хватало.
— То, что вы принц…, - прошептала Хельга. Шани фыркнул.
— Будь ты в самом деле парнем, получил бы сейчас как следует. Нечего повторять глупости.
— А как же государь сказал, что вашу матушку…, - ошарашенно начала было Хельга, но в эту минуту их окликнули. Оглянувшись, Шани увидел принцессу Гвель в черном траурном платье и отдал ей поклон. Гвель медленно спустилась по ступеням и встала рядом.
— Вы лишаете меня мужа, — сказала она без всякого выражения. Бледное милое личико тоже оставалось безмятежным, и никак это спокойствие не вязалось с трагичностью момента. Мужа посылают за мифической реликвией, которой никто и никогда в глаза не видывал, в страну дикарей, на болезни, мучения и голод — можно и плакать, и выть, и волосы на себе рвать, и валяться по полу в падучей. Масса столичных дам и простолюдинок, кстати говоря, так сейчас и делает. А эта — спокойна. Просто непробиваемо спокойна. Возможно, те, кто говорят, будто у принцессы не все в порядке с головой, не так уж и ошибаются. Или же ей настолько безразличен законный супруг, и она хотела бы отправить его еще и подальше?
— Не для себя, но для Заступника, — сказал Шани классическую фразу аальхарнской инквизиции. Гвель поджала губы.
— Что же сами не едете? Возглавили бы поход, раз настолько обеспокоены судьбой Заступникова Круга.
Хельга ахнула. Такое предположение явно не пришлось ей по душе. Гвель покосилась в сторону академитки, и ее взгляд стал более живым, словно девушка ей о чем-то напомнила.
— Сердце зовет меня туда, — сказал Шани, — но долг требует, чтобы я оставался здесь. В столице неспокойно, и если я уеду, то кто тогда позаботится и о государе, и о вас?
— И о делах веры тоже, — буркнула Хельга. В присутствии принцессы она чувствовала определенный дискомфорт, раз осмелела настолько, чтобы подать голос. Гвель подошла к ней почти вплотную и долгим испытующим взглядом посмотрела в глаза.
— Юноша, — сказала она. — Вы любите кого-нибудь?
Хельга окончательно смутилась и насупилась.
— Да, — проронила она едва слышно. — Да, люблю.
Пухлые губы принцессы дрогнули, но улыбка умерла, так и не родившись.
— Я тоже люблю, — сказала Гвель, и смысл фразы никак не вязался с ее умиротворенным гладким лицом. Вряд ли так говорят о любви, подумал Шани, глядя на нее с печальным сочувствием. — Поэтому не смейте меня осуждать. А вы, — Гвель повернулась к Шани и, протянув руку, дотронулась до одного из алых шнуров его мантии, — молитесь, чтобы принц вернулся живым и здоровым. И не смотрите на меня так.
— Я прошу Заступника сохранить наши жизни и души, — серьезно сказал Шани, но Гвель, судя по всему, пропустила его слова мимо ушей. Сделав реверанс, она стала подниматься по лестнице: судя по крикам с улицы, Луш уже закончил вдохновляющую речь.
Хельга смотрела ей вслед, и выражения ее лица Шани не понял.
Улица была запружена народом. Кто-то радостно рассказывал, сколько голов срубит неверным, кто-то осушал явно не первую бутыль за удачу похода, а кто-то напрямую обещал пересчитать супруге все ребра, если она позволит себе лишнее в отсутствие мужа. Пока Шани протиснулся к инквизиторской карете, у него три раза попросили благословения и пять раз предложили выпить с истинно верующими. От угощения он вежливо отказался, благословил всех желающих и уже собрался было уезжать, как его не слишком доброжелательно окликнули:
— Ваша неусыпность, можно вас на два слова?
Хельга ойкнула из-за его спины. Шани обернулся и увидел ее величество Анни. Без охраны, одетая, как и невестка, в траур и спрятавшая седые кудри под черное кружево накидки, она приблизилась к Шани, словно хищная птица.
— Я всегда к вашим услугам, ваше величество, — поклонился Шани. Кажется, вся королевская семья решила без обиняков высказать ему свое неудовольствие. Похоже, он был не так уж и не прав, когда советовал Симушу занимать очередь за всеми желающими проучить и расквитаться.
— Невольно я услышала ваш давешний разговор с моим мужем и сыном, — с достоинством произнесла государыня, — и хотела бы узнать, правда ли то, что сказал Миклуш.
Сейчас она выглядела очень старой и очень несчастной. Будущее выходило для нее слишком туманным и слишком неопределенным. Шани взял государыню за руку и слегка сжал сухие холодные пальцы.
— Не знаю, ваше величество, — сказал он искренне. — Я не помню ни своего дома, ни своих родителей. Как бы то ни было, вам не о чем беспокоиться. Я всегда останусь верным и преданным другом и вашему сыну, и вам. Мне не нужна эта корона.
Анни поджала губы, словно не поверила ни единому его слову.
— Хорошо, молодой человек, — сдержанно проронила она. — Пожалуй, в этот раз вы смогли меня убедить.
Глава 4. Две равно уважаемых семьи
— Это никуда не годится, — сказал Шани и положил перед драматургом исчерканную красным рукопись. — Никуда.
Драматург насупился и гордо вскинул голову. Весь его вид говорил о том, что великий Дрегиль, самый лучший столичный трагик, любит вольнодумно порассуждать о свободе личности, не совсем понимая, что не всякий, кто кричит про свободу — личность, да и сама по себе свобода положена далеко не всем. В новой пьесе об охоте на ведьм он довольно резко прошелся и по сути колдовства, и по ересям и еретикам, и едва на персону государя не посягнул. Шани хотел было добавить, что прежний декан за такие писюльки живо бы погнал бумагомарателя пинками на костер, да еще бы и чад с домочадцами прихватил, чтоб ересь не распространялась, но промолчал. Люди искусства — они же как дети, неразумны и обидчивы. С ними надо быть мягким, добрым и понимающим.
Когда армия Заступника отбыла на юг, и в столице воцарился мир и спокойствие, то Шани смог, наконец, приступить к деканским обязанностям. Читая сводки охранного управления, он нарадоваться не мог на свой замысел. На завоевание святыни отправились самые отчаянные и сумасбродные головы, и теперь никто не устраивал дуэлей за искоса брошенный взгляд, не разносил по щепочкам бордели в загуле и не обрезал бороды ростовщикам, которые отчего-то не желали давать деньги в долг, а потом благополучно о них забывать. В храмах служились напутственные молебны с просьбами облегчить рыцарям Неба дорогу, а податные сословия, кряхтя, лезли в кошельки и вынимали монеты — министр финансов ввел новый налог, на содержание священного войска, по счастью, не слишком обременительный.
Но в общем и целом дела вошли в привычную колею. Несчастные случаи больше не преследовали государя, и Шани вернулся к своему обычному образу жизни, тихому, спокойному и почти целомудренному. Он по-прежнему вел занятия в академиуме, допрашивал ведьм, определяя степень их вины и наказания, покупал новые книги в свою библиотеку — словом, не делал ничего предосудительного, однако надежные люди из разных слоев общества докладывали, что о персоне декана инквизиции идут очень занимательные разговоры. Девушку, с которой Шани появился на балу Встречи Зимы, в тот же день определили к нему в любовницы, с уточнением, что это всего лишь одна из множества фавориток, которых к началу календарной весны насчитывалось уже около десятка. Размеры его финансовых сбережений людские языки увеличили настолько, что декан инквизиции превзошел в этом смысле всех сулифатских шейхов. И, разумеется, теперь он не был безвестным байстрюком невнятного происхождения: слова государя, сказанные принцу, разлетелись по всей столице и приукрасились до того, что Луша специально отправили на войну, чтобы спокойно переписать указ о престолонаследии и надеть корону на нового члена государевой фамилии. Такое решение владыки, кстати говоря, приходилось жителям столицы по вкусу.