Его высочество декан всеаальхарнский не устоял-таки на ногах и плавно приземлился на руки своих вовремя подоспевших на помощь спутников, которые подхватили его, как привычную уже ношу и понесли в сторону дорогого закрытого экипажа. Приключившиеся поодаль зрители смотрели на сцену с искренним сочувствием, горестно покачивая головами. Когда декана загрузили в экипаж, то один из инквизиторов, светловолосый крепкий юноша, вдруг ни с того ни с сего быстрым шагом направился в сторону коляски Софьи. Приблизившись, он бегло, но цепко всмотрелся в девушку, а затем приказал кучеру:
— Сворачивай в Булочный проулок и высаживай там госпожу. И проваливай, пока я добрый.
На кучера было жалко смотреть. С перепугу он стал заикаться.
— П-повинуюсь, ваша милость, — пролепетал он и хлестнул кнутом по лошадиной спине. Когда инквизитор остался позади, то кучер быстро зашептал:
— Я сейчас в Булочный сверну и проеду чуть дальше, а вы, госпожа, выпрыгивайте возле кабачка и прямиком во двор через арку бегите, а там выйдете на набережную, и вот им шиш горелый, а не вы. Только бегите, не останавливаясь, а я за вас молиться буду и Заступнику, и святой Агнес. Эти огольцы такие, ни на что не смотрят и никого не боятся. Бегите со всех ног, не оглядываясь. А то доказывай потом, ведьма вы или нет.
— Хорошо, — таким же шепотом произнесла Софья. Интересно, что бы стало с кучером, узнай он, что пассажирка, которую он решил спасти от загребущих лап инквизиции, теперь соседствует с деканом этого ведомства под одной крышей. — Я убегу. Спасибо вам.
— Его высочество человек неплохой, — сказал кучер, сворачивая к проулку, — но вот работают с ним такие псы, что не приведи Заступник попасться. Вот и сейчас тоже… Господин пьян с горя, а они бесчинства учиняют, — коляска остановилась возле кабачка с неразличимой от времени вывеской, и Софья спрыгнула на мостовую. — Бегите, госпожа! Если что, я вас знать не знаю и видеть не видел.
— Спасибо! — Софья махнула ему рукой и отступила под арку. Если человек желает стать героем, то зачем ему мешать? Пусть себе геройствует… Коляска прогрохотала по проулку и выехала на соседнюю улицу. Софья обождала несколько минут, а затем вышла в проулок и увидела экипаж Шани. Спрыгнув с запяток, давешний белобрысый молодчик открыл перед ней дверцу, и Софья забралась внутрь.
Стоило дверце захлопнуться, как уличный шум, людские голоса, топот копыт, солнечный свет пропали. Весенний день словно бы обрезало: Софье показалось, что она угодила в сырой прохладный погреб. Впрочем, она почти сразу с облегчением убедилась в том, что окна экипажа изнутри закрывают очень плотные занавески, только и всего. Софья поудобнее устроилась на мягкой скамье и сказала:
— Добрый день. Я только что от Вельдера.
Шани, сидевший напротив, задумчиво водил по лицу платком. В воздухе отчетливо пахло южной флоксией, и под ее воздействием из недавнего горького пьяницы, который без поддержки и шагу ступить не способен, медленно, но верно выступал джентльмен. «Да он же трезвый, как стеклышко», — оторопело подумала Софья, глядя, как платок убирает театральный грим.
— И что сказал Вельдер? — осведомился Шани, положив платок на скамью и снимая камзол. Вблизи оказалось, что одежда декана инквизиции замарана винными пятнами всех цветов и оттенков; маскировка удалась на славу.
— Он сказал, что не сможет составить этих препаратов, — ответила Софья. — И никто в столице не сможет этого сделать. И если бы вы не отправили на костер зельевара Керта, то сейчас бы имели нужное зелье. Но Керт умер, а больше ни у кого нет его талантов.
Шани усмехнулся и принялся распускать шнуры на рубашке, испачканной не меньше камзола. Судя по одежде, благородный джентльмен кутил изрядно, побывав и в кабаках, и в канавах.
— Во-первых, я его не жег, — брезгливо заметил Шани, избавившись от рубашки. Софья испуганно смотрела на грубый шрам, который вился у него по груди и уходил вбок, и не могла отвести взгляда: когда-то инквизитора очень хорошо подрезали в бою. Из саквояжа, стоявшего на скамье рядом, он достал форменную темную сорочку-шутру с алыми официальными шнурами, без единого пятнышка, и продолжал: — А во-вторых, это было пять лет назад. Тогда я в скромном чине брант-инквизитора работал в Залесье и знать не знал о здешних делах.
— Я ни у кого больше не была, — призналась Софья. — Не успела. Вельдер дал мне коляску и кучера, и мы как раз ехали к мастеру Кримешу.
Инквизитор отмахнулся и небрежно затолкал грязное тряпье под лавку.
— Если Вельдер не сможет выполнить заказ, то и в самом деле никто не сможет. Ладно, что теперь… Спасибо за работу, Соня, я признателен.
Софья только руками развела: дескать, что вы, не стоит благодарности. Шани завязал шнуры на воротнике и спросил:
— Ты, должно быть, голодная?
— Я этот день очень хорошо помню. Родителей увезли из дома две седмицы назад, и я уже не верила, что они вернутся. Знаете, мы ведь очень хорошо жили. У нас был свой дом на набережной. И вот я на всякий случай собрала маленькую сумку с вещами… «Послание Заступника» взяла, куклу и медоеда. Ну я же маленькая была, что еще могла собрать. А потом в дом пришли чужие люди, и огромный такой, толстый господин с красной рожей взял меня за шиворот и выкинул на улицу. Ничего я не успела взять, так и пошла.
Они сидели в небольшом, но очень приличном кабачке, в закрытом кабинете, где их никто не беспокоил. Кабатчик с порога получил пригоршню монет, принес еду и несколько бутылей южного вина и больше не показывался. Когда одна из бутылей опустела, то Софья внезапно обнаружила, что говорит и не может остановиться. Слова, которые давным-давно созрели и умерли в ее сердце, вдруг прорвались наружу, и она не в силах была их удержать.
— И куда ты пошла? — спросил Шани. Софья вдруг подумала, что он не верит ни единому ее слову. У всех проституток есть как минимум две жалобные истории: одна про жестоких родителей, вторая про судьбу-злодейку — вот он и слушает ее, как слушал бы любую другую байку. Да и кем еще, кроме дорогой проститутки, можно считать Софью, после жизни-то в приюте Яравны…
— Не знаю, — призналась она. — Не знаю, просто шла себе и шла. В никуда. А потом пришла к собору Залесского Заступника и села на ступеньки… так и сидела, пока не стало темнеть. А потом из собора вышел настоятель и спросил, кто я и что тут делаю.
Шани откупорил вторую бутылку вина и плеснул немного Софье и себе. Девушка заметила, что он почти не слушает: смотрит ей в переносицу, задает правильные вопросы в правильный момент, но сам думает о чем-то другом. Ну и ладно. И пусть. Он купил ее не затем, чтобы слушать пьяные откровения.
— Я переночевала в комнатке при соборе, а наутро настоятель отвел меня в приют госпожи Яравны. Представляете, я только через два года поняла, что там к чему. А так… думала, что это обычный приют. Ходят туда важные господа, так мало ли — может, деньги дают на содержание сирот, — Софья нервно хихикнула и зажала рот ладонью. Все правильно: приходят господа и дают деньги; Софье казалось, что у нее начинается истерика. Очень некрасивая, пьяная истерика.
Инквизитор отпил вина и вдруг посмотрел на Софью так, словно впервые увидел ее, пожалел и поверил. В сиреневых глазах теперь было неподдельное сочувствие; Софья шмыгнула носом и стерла слезинку тыльной стороной ладони.
— Милая Софья, — задумчиво и мягко проговорил Шани, — у тебя все будет хорошо. Слушайся меня, делай все, что я скажу, и через полгода ты уедешь отсюда и будешь жить в своем доме. Поселим тебя в небольшом, но культурном городке, ты станешь собирать яблоки в собственном саду, а потом выйдешь замуж за доброго и хорошего человека. А я, старый грешник, стану кружником ваших детей, если мы с тобой к тому времени не рассоримся по моей милости.
Вот тут Софью прорвало: она опустила голову на руки и разрыдалась. Тяжелая ладонь инквизитора легла на ее макушку и ласково погладила несколько раз — так когда-то давно, в другом мире и другой жизни плачущую Софью успокаивали родители.