— Я его спеленал как следует, — сказал Алек. Шани взял с каминной полки темную полупустую бутыль и протянул гостю. Софья подумала было, что это вино, но Алек вытянул пробку, и по комнате поплыл терпкий запах северных трав. Софья знала, что это зелье для восстановления сил смешивают аптекари-ведуны на окраинах столицы, по специальной лицензии инквизиции — несмотря на это, доносы на них поступают с завидной регулярностью. Отпив из бутылки несколько глотков, Алек отер губы и продолжал: — Сейчас надо прикинуть, куда его потом везти. Пуща после Обрешка для нас закрыта. Там, говорят, чуть ли не под каждым кустом по охранцу.
— Хороши они после драки кулаками махать, — откликнулся Шани. — А что Влас говорит?
Софья подозревала, что Власом зовут того фартового мужика с золотыми перстнями на толстых пальцах, который заходил в особняк с черного хода и приносил раритетные книги — вплоть до золотистых свитков в тонких деревянных тубусах, что написали за много лет до появления на земле Заступника. Фартовый неизменно кланялся Софье, но не говорил ей ни слова и старался не смотреть в глаза.
— А Власа я не спрашивал, — сказал Алек. — Но думаю, он бы предложил какой-нибудь из домов под снос.
— Не предложил бы, — негромко сказала Софья. Шани и Алек посмотрели на нее с одинаково изумленными лицами, и она закончила: — В таких местах толчется гораздо больше случайного народа, чем вы полагаете. А я думаю, что свидетелей вам не нужно.
— Умная девица, — с уважением произнес Алек. Шани усмехнулся и довольно ответил:
— Других не держим.
Когда Петрика выволокли из кареты и за шировот потащили куда-то по мокрой траве, он уже понял, что его песенка спета. Те, кто волочил второго капитана по лужам, нисколько не напоминали призрак Хельги Равушки — человек в неприметном сером плаще, который встретил капитана в подворотне возле кабачка «Луна и Крыса», оказался очень приличным бойцом.
Плохой бы с Петриком не справился.
Мешок, надетый на голову, стянули, и сперва Петрик не видел ничего, кроме тьмы. Потом во тьму пришли цвета и звуки — шел дождь, перед стоящим на коленях капитаном плескалась вода, и в ней отражались стремительно летящие тучи и полная луна, что мелькала среди них. Чуть поодаль всхрапывали лошади, тревожно переступая с ноги на ногу. Пахло хвоей и чем-то еще, кислым и очень знакомым, тем, что Петрик обонял не раз. Вскоре он понял, что это запах страха. Его собственного страха. Да что там — капитан был насмерть перепуган, до дрожи в коленях.
— Подними его, Алек, — отдавший приказ мужской голос прозвучал надтреснуто и смертельно устало. Петрика вздернули за воротник и поставили на ноги. Всмотревшись в темную высокую фигуру, он охнул и произнес:
— Ваша неусыпность… Это вы?
— Это я, — ответил Шани Торн. — И у меня есть к тебе несколько вопросов.
— У нас, — хрипло добавили сзади, и Петрика развернули направо — он увидел одиноко стоящее дерево, мертвое, должно быть, погубленное молнией и огнем. Одна из ветвей была выброшена вперед, словно протянутая в молении рука — и на этой ветке болталась петля с затейливо завязанным узлом.
Петрик сдавленно вскрикнул и почувствовал, как по ноге потекла горячая струйка. Страх сыграл с капитаном злую шутку, моментально превратив бывалого вояку в манную кашу.
— Твой покойный командир сказал, что именно ты доставил Хельгу Равушку в загородный дворец его величества. Это верно?
— Верно, верно, — залепетал Петрик. В мире ничего не осталось, кроме петли, которую трепало ветром — он чувствовал, как в горле поднимается страшный тяжелый ком, словно петля уже обхватила его шею и затягивается с томительной обморочной медлительностью. — Я привез ее во дворец и отвел в Красный зал… Я выполнял приказ! — визгливо вскрикнул он. — Я солдат! Это мой долг — выполнять приказы!
— Ублюдок, — прошипели сзади, и Петрик услышал тонкий свист — с таким пронзительным звуком выходит из рукояти выдвижное лезвие. Свист повторился, и капитан почувствовал дуновение ветра и капли дождя на обнажившейся спине. Несколькими движениями с него срезали камзол и рубаху, и, вспомнив о судьбе своего командира, Петрик понял, что сейчас с него примутся срезать и кожу. — Каков ублюдок… А насиловать ее тебе тоже приказали?
Голос был по-молодому звонкий, и в нем проглядывала лютая ненависть. Просто исключительная.
— Нет…, - выдохнул Петрик. — Нет. Это был не приказ… Это был подарок. Принц Луш сказал, что дарит нам ее, чтобы мы отдохнули после службы…
— И вы отдохнули, — негромко произнес Торн. Не злобно, не сердито — просто констатировал факт без всякого выражения эмоций. Петрик вспомнил, как тогда отдыхал его отряд, как девушка плакала и кусала губы, чтобы не кричать от страха, стыда и боли, как потом об ее грудь тушили самокрутки из бодрящей травы… Петрик вспомнил и решил не отвечать.
— Твой командир сказал, что именно ты снял с нее цепочку с кругом и кольцом, — продолжал Торн. Петрик кивнул.
— Да… Я… снял.
Тучи улетали на север, и освобожденная луна озарила лес мертвым бледным светом. Дождь прекратился, но ветер по-прежнему игриво трепал и дергал петлю, и Петрик не мог отвести от нее глаз.
— Зачем?
— Ну как зачем… Шлюхи ведь их не носят. Кругов Заступника им не полагается…
Свист лезвия повторился, и Петрик заорал во всю глотку. Его обожгло болью от лопатки до лопатки, и по спине потекла кровь. Это моя кровь, подумал Петрик, не переставая верещать, это меня сейчас свежуют, как свинью. Меня, Фрола Петрика, капитана охранного отряда его величества. Этого просто не могло быть — но это было.
— Она не была шлюхой, — сказал второй — тот, которого декан инквизиции назвал Алеком — и предложил: — Наставник, вы лучше подождите меня в карете. Я постараюсь побыстрее.
— Да не спеши, — откликнулся декан все с тем же стылым равнодушием мертвеца. — Служенье муз не терпит суеты…
Петрик услышал удаляющиеся шаги. Потом хлопнула дверца — видимо, Торн сел в карету. Рука невидимого Алека похлопала Петрика по окровавленной спине, и лезвие снова принялось за работу.
Глава 11. Карнавал
Спустя две седмицы все охранцы Луша, которые терзали Хельгу Равушку, были мертвы. Их, изуродованных и повешенных, находили в самых разных местах: на окраинах столицы в домах, отведенных под снос, в парках, а последнего, Вертуша-младшего, обнаружила государыня Гвель под окнами своей опочивальни, и ее вопли и слезы перебудили весь дворец. Уголовное судопроизводство Аальхарна причисляло висельников к самоубийцам — поэтому семерым мертвым охранцам было отказано даже в достойном погребении: под плач детей и вдов их закопали в общей яме за воротами кладбища. Следователи сбились с ног в поисках убийцы или убийц, но вполне предсказуемо ничего не обнаружили. Преступник отлично умел заметать следы.
После похорон Вертуша-младшего Луш внезапно оставил столицу и уехал в Гервельт, где, запершись в своих покоях, напился до зеленых кизляков, полностью перекрыв свои прежние достижения на этом поприще. Ему было страшно. Луш прекрасно понимал, кто стоит за этими смертями, но вместе с тем он не мог предъявить Торну никаких официальных обвинений в убийствах. Это означало бы собственное признание его величества в смерти девчонки.
После того, как Фрола Петрика сняли с дерева в загородном парке, Луш установил за деканом инквизиции плотный негласный надзор. Естественно, следившие не обнаружили ровным счетом ничего предосудительного: ночи, когда охранцы Луша умирали один за одним, господин декан проводил в объятиях своей новой пассии, имея превосходное алиби. Единственным, что насторожило государя при прочтении доносных отчетов, был тот факт, что после убийства Вертуша-младшего Торн снял со своего счета довольно значительную сумму золотом — однако сам по себе этот факт ничего не значил. Господин захотел порадовать фаворитку очередным камешком, мало ли…
Камешек как раз и обнаружился — лебединую шею Софьи Стер украсил кулон с изумрудом размером с куриное яйцо. Когда государыня Гвель увидела декана со спутницей на карнавале, то по изменившемуся выражению ее лица Луш понял, что у супруги опять случится разлитие желчи от досады. А завидовать в самом деле было чему — украшение на шее девушки оказалось очень достойным. Впрочем, о бесценном камне Луш подумал уже постфактум, когда поздней ночью готовился ко сну в своих покоях — а пока он стоял в центре пышно украшенного зала и смотрел сквозь прорези маски на гостей. Каких только личин тут не было! Духи небесные едва не парили над паркетом на огромных белоснежных крыльях, морские девы в разноцветных рыболовных сетях на голое тело кокетничали с языческими воинами в высоких шлемах, а от цветов, тропических птиц и диких животных вообще было не протолкнуться. Среди роскоши карнавала Софья — без маски, в изящном, но простом платье — казалась самим воплощением искренности, чистоты и правды. Луш откровенно ею любовался — так не могут оторвать глаз от произведений гения, так смотрят на цветущее весеннее дерево после долгой холодной зимы, думая одновременно обо всем и ни о чем, не говоря ни слова и понимая всей душой: как хорошо, что я еще не умер, как хорошо, что я до этого дожил.