Не поддавайся чарам.
Рыжеволосая женщина поглаживала его руку, сжатую в кулак до побелевших костяшек. Теперь на ней было не застегнутое серое пальто, длинные полы которого касались чуть ниже колен. Пышный бюст был упрятан в платье из черного крепа с корсетом.
- Кто это?
Молли задала этот вопрос мысленно, вновь обведя взглядом собравшихся, она обернулась к Пеннивайзу, чьи глаза вспыхнули золотом.
- Разве ты не помнишь, Молли-Полли, эту прекрасную леди? Салли Шарлитц – личный помощник. Она часто приберегала для тебя конфеты, когда ты сидела в конференц-зале и ждала папочку. Ты любила помогать ей. Например, вынимать еще горячие листы из ксерокса и была без ума от плоттера в офисе… - Яркие воспоминания пролетели огненной птицей и угасли. Салли, конечно. Молли помнила эту женщину, с которой проводила время, если после школы вместо автобуса, ее забирала именно она и приводила на работу к отцу. Шарлитц работала с ним лет десять и была знакома пятнадцать. Молли когда-то даже заявила, что хочет быть как она и всегда крепко обнимала женщину как близкую родственницу. Салли подарила ей заколку с кошечкой с изумрудными глазами (увы, та быстро почернела и отправилась на дно шкатулки с украшениями). –Ты любила наблюдать за ее работой и сидеть на ее коленках, а она, - (Пеннивайз продолжал свой рассказ, не размыкая губ), - Любила поскакать на члене твоего папули. Что скажешь, Моллс? Идиллия, да?
Молли хотела было повернуться и прочесть во взгляде отца достоверность сказанного, но шея не послушалась.
- Ты лжешь. Все сказанное тобой – ложь.
- Ха-ха! Какой мне резон лгать Тебе про твою идеальную семейку? Ха-ха! Правда режет глазки, Молли? И дражайший папочка, которого ты т-а-а-а-к любила и идеализировала, оказался обычным ублюдком? Ты ведь такого мнения об изменах в семье.
- Закрой рот, - она прошипела это вполголоса, подойдя ближе. – Отец любил нас и дорожил семьей.
- Ошибаешься, - клоун чуть подался вперед, всматриваясь в испуг и злобу в глазах. – Папочка любил тебя и только тебя. Если бы так жалко не умер в один день со своей возлюбленной, то подал бы на развод. Глупец даже думал, что вы поладите со сладенькой Салли, и ты будешь называть ее «дорогой мамочкой». Видишь, как рождение второго ребенка не скрепляет трещащий брак по швам?
Молли была слишком мала, чтобы рассуждать о прочности родительских брачных уз и вряд ли теперь докопалась бы до истины. Джейн не знает кто такая Салли, а те, кто знали либо погибли, либо позабыли или чернила выцвели на номерах в телефонных книжках.
- Ну, Моллс, ты будешь спасать шоу или позволишь с треском провалиться?
От известий об отце (неважно достоверных иль нет) ее сердце разбивалось на части. Молли чтила его память по-своему и тщательно обеляла его лик, позабыв, что человек по своей природе соткан из пороков.
Шоу должно продолжаться, хотя грим, наверное, уже испорчен.*
Она вернула широкую улыбку, которой всегда найдется место на лице лгуна.
Слева от нее материализовалась стойка с обручами, покрытыми блестящей самоклеющейся обмоткой. В руках клоуна была шляпка из черного атласа (неверно принятая с первого взгляда за вуалетку) с широкими лентами, завязывающимися под подбородком. Предмет был неуместным и сочетался разве что с клоунским нарядом своей нелепостью.
Молли благодарно приняла ее, крепко повязав бант. Теперь она снова как кошка с бантом на шее, играющая с лентами. Почему же не с клубком ниток?
Она прокрутила над головой один из обручей. Все гимнастические элементы вылетели у нее из головы, и на ум приходил банальный шпагат или не менее примитивный «мостик». Ей хотелось повторить трюк, подсмотренный на соревнованиях, но обруч никак не держался на теле и при попытке прокрутить его на ноге, тот лишь бил по лодыжке и соскальзывал.
Старые фокусы с количеством обручей на теле тоже не подходил из-за костюма и неудобных танцевальных туфель. Ремешками Ригс растерла обе ноги до крови, окрасив телесный атлас в красный цвет.
Судьи неодобрительно цокали и отрицательно качали головой.
- Шоу, Молли, шоу! – воскликнул Пеннивайз. Он бросил в ее сторону ленту. Переход от светлого к алому цвету почти бордовому как высохшая кровь.
Ригс нелепо крутила инвентарь как волшебную палочку с широкой улыбкой, несмотря на ноющее запястье. Стоило перевести взгляд на ленту, как та испарилась и на ее месте оказались прицепленные человеческие кишки покрытые слизью и ничем не уступающие иллюстрациям в учебниках биологии.
С визгом она отбросила палочку в сторону, поежившись от омерзения. Бант под подбородком стал туже и будто сдавил горло, мешая проглотить слюну с привкусом желчи.
Блять.
Визг клоуна вновь напомнил о непрекращающемся шоу, которое на грани краха, а она же не хочет быть опозоренной. В руки прилетел мяч, блестящий от слизи, природу происхождения которой не хотелось знать.
Элементы. Молли подбрасывала его одной рукой и ловила другой, судорожно вспоминая все чему когда-то училась. Перекаты и «выкруты». Ушедшие годы тренировок исчезли из памяти, а тело не помнило и не двигалось интуитивно. Происходящее вокруг вопило, что она – худшая ученица и ко всему еще прогульщица каждой репетиции неизвестно каким образом допущенная на просмотр.
В завершение Молли хотела встать на руки и после одной удержать мяч, чтобы после поставить жирную точку неизгладимого впечатления, скрываясь от пережитого позора от которого горели щеки.
Ослабевшие мышцы вновь заныли как после натирки полов и взывали к отдыху, когда она попыталась совершить задуманное на трясущихся руках. Ригс сорвала редкие аплодисменты, победоносно держа предмет в ладони, избавившийся от слизи.
Не смотри. Не смотри. Не смотри.
Страх того, что на самом деле представлял собой мяч, побудил спешно отбросить его в сторону. Боль в руке нарастала.
Клоуна нигде не было видно, арена опустела, оставив ее в лишенном звуков одиночестве. Яркий свет вновь ворвался в помещение.
Дети.
Боже правый, спаси мою душу.
Причина, по которой они отличались хорошим поведением – абсурдна. Они мертвы. Они, блять, мертвы все до одного. Крик застыл в горле и все, что она смогла сделать – поднести дрожащую от охватившего страха и прежнего напряжения руку ко рту не в силах произнести ни единого слова. Даже привычная брань оказалась неуместной. После такого она навеки не уснет.
Глаза вылезли бы из орбит как у этой девочки в третьем ряду или у мальчика во втором оставшегося без них совсем. Наполовину обглоданные крысами и червями, наполовину съеденные кем-то со вспоротыми животами. У некоторых не хватало конечностей, как у мальчика в желтом дождевике виднелась круглая головка плечевой кости, а на коленях покоился гнилой бумажный кораблик.
Нужно было убираться отсюда и не смотреть, не смотреть, не смотреть. Куда угодно. В пол, на потемневшие носки атласа телесного цвета, посчитать дырки на сетчатых колготках. Только не смотреть на детское кладбище.
Ряды смыкались ебаным кругом.
Она же откуда-то вышла. Где-то был выход и при этом вход в коридор. Молли вертела головой из стороны в сторону, подавляя возникшую клаустрофобию, и, боже правый, отыскивала выход из шатра.
Нереально. Абстракция. Кислотное видение. Иллюзия.
Если ад выглядит не так то, что это? Плоть не вынесет Инферно.
- Молли, - детский голос позвал ее, и она не хотела признавать обладателя. – Тетя Молли. Почему ты оставила меня? Почему? Почему ты оставила меня одну?
Ригс посмотрела на свои руки перепачканные кровью по локоть, словно в перчатках. Столкнуться взглядом с мертвой племянницей – выше ее сил.
- Ты оставила меня одну дома, а потом в тоннелях. Почему ты ушла без меня? Почему, тетя? Почему ты не заявила полицию? Тетя Молли?
Прекрати. Иззи, перестань, пожалуйста. Умоляю. Прекрати. Прекрати.
Пре-кра-ти!
«Что с твоим платьем, милая? Что с твоими пальчиками, Иззи?»
Слова и музыка движутся и существуют только во времени, но первые любят трещать по швам, ломаться и разбиваться, не выдерживая грубости слов, а последние распадаются и гниют от громкости и скверной игры музыкантов.