Еще полдня и ночь.
Гомон рынка был слышен издалека, и все отчетливей становились запахи — мешанина ароматов и вони. В детстве меня мутило тут, я кашлял и задыхался, боялся отстать от наставницы, потеряться среди брани, криков и смеха, меж прилавков, на которых трепыхалась рыба, скалились свиные головы, а связки чеснока истекали острым духом маринада.
Но я давно привык. И теперь шел не спеша, приценивался, отвечал на шутки. Торговка в ярком переднике заулыбалась, увидев меня, всплеснула руками.
— Кимри!
Надо же, запомнила мое имя, я для нее не просто «рыжий волшебник». Кто она такая? Я помнил ее: светлые волосы в тугой косе, глаза голубые, похожи на отражение неба в стоячей воде — в нашем народе такого цвета не встретишь. Но имя ускользнуло. Оно и не нужно, разговариваем в последний раз.
Я взял из корзины яблоко, подкинул на ладони.
— Сладкое?
Торговка облокотилась о прилавок, подалась вперед. Поймала мой взгляд, улыбнулась шире:
— А ты попробуй.
Яблоко было теплым, кисловатая сладость мякоти таяла во рту. В этом году столько яблок, ветви гнутся под тяжестью плодов. Деревья чувствуют, что скоро мир преобразится, и спешат отдать урожай.
— Вкусно-то как, — сказал я. — Даже торговаться не буду.
Она засмеялась, заливисто, звонко. Где ее завтра застанет смерть? Наверное, прямо тут. Среди рассыпавшихся яблок, перевернутых телег, среди выстрелов и гари.
— И как тебя жена одного отпустила, — сказала она, возвращая мне полную котомку.
Она считает Фиэлти моей женой, не знает, что бывает связь теснее, ближе, чем супружские клятвы.
— Еле вырвался. — Я виновато развел руками. В другой день, раньше, я мог бы задержаться, подождать, пока она соберет товар. Проводил бы до дому, заглянул, если бы пригласила. — Побегу, пора мне.
Мне и в самом деле надо было торопиться — солнце уже коснулось крыш. Моя тень, огромная, черная, распласталась на пол-улицы, тянулась впереди меня. Закатный свет ложился на стены, предвещал кровь, но враги по-прежнему не замечали угрозы.
Я ускорил шаг. Надо успеть к вечерней песне: сегодня в последний раз все жители Рощи соберутся на берегу ручья, подарят ему свои голоса.
Завтра этот город будет пылать, и Роща, наш дом, сгорит вместе с ним. Ручей отдаст нам волшебство и скроется под землей. Исчезнет, чтобы мы могли петь на берегах других рек, чтобы все лучилось магией.
Чтобы весь мир стал Рощей.
Мы проснулись затемно.
Огонек свечи дрожал в плошке на столе, пока мы одевались и покрепче завязывали узлы амулетов. Тени вздрагивали и опадали, скользили по стенам, по столу, по сундуку и ящикам комода. В этот предрассветный час звуки казались слишком громкими, а все слова — ненужными и пустыми.
Я помог Арме застегнуть браслеты: тонкие запястья скрылись под переплетением кожаных ремней, бусины мерцали среди них как осколки звезд. Я поднял взгляд — такое же сияние было в ее глазах. Полумрак украл прожитые годы, заострил черты, Арма снова казалась юной. Словно не было долгих лет ожидания, словно мы только-только повзрослели — и сразу настал день войны.
Но нет, эти годы были и не прошли даром. Мы долго ждали и дождались.
Почти дождались.
Фиэлти протянула мне повязку — полосу черной ткани. Я спрятал ее в карман. Еще рано, повяжу, когда прозвучит сигнал к атаке.
На пороге мы остановились, взялись за руки. Знали, больше не вернемся сюда, в старый дом, где жила наша наставница, где мы сами прожили всю жизнь. Каждый уголок, каждая скрипучая ступенька и расшатанная половица были мне здесь знакомы. Стану ли скучать по привычному жилищу? Может быть, когда-нибудь я с грустью вспомню стены, пропитанные запахами трав и нашими голосами, покосившееся окно и неподатливую щеколду, гору подушек на полу и дверную занавеску из соломенных колечек.
А может быть и нет. Может, никогда я не стану сожалеть о старом доме, как не печалюсь о нем и сейчас. Все ценное — книги и заговоренные камни — мы забрали, осталась лишь тень прошлого, и скоро она исчезнет.
— Идем, — сказала Фиэлти и отворила дверь.
Роща предчувствовала восход. Птицы перекликались в вышине, выводили пронзительные трели. Пели свою утреннюю песню. А мы спешили к ручью, чтобы начать свою — в последний раз шли этим путем, сквозь синеватый сумрак и текучие тени, по упругой хвое, по траве, мокрой от росы. Напев уже доносился от воды, все новые голоса вплетались в него, мужские и женские, едва слышные и громкие, — текли среди ветвей, рассыпались золотыми искрами.