Сама по себе фамилия Апулья служила лишь отправной точкой моих поисков. Мария вполне могла выйти замуж, оставить все детям, у которых другая фамилия. Кроме того, не было причин, по которым семья должна была обязательно оставаться в Неаполе. Они могли перебраться в другой город, даже в другую страну.
Думая обо всем этом и одновременно стараясь не столкнуться с кем-нибудь в беспорядочном потоке машин, я почувствовал, что где-то в глубине души мне хочется просто бросить все и вернуться домой. Пять лет назад я бы так и сделал: все это предприятие было явной потерей времени. Однако теперь ничего иного, на что стоило бы тратить время, у меня не было. Так что я решил по крайней мере пройтись по оставшимся адресам, прежде чем возвращаться в Англию.
В гостинице я первым делом позвонил домой узнать, все ли там в порядке. Ответила Элен обычным неунывающим голосом. Слышно было прекрасно, передо мной словно была звуковая фотография дома и всего того, что он символизирует, – жизни, которую я на время покинул. В этот вечерний час Элен готовила ужин и двигалась по кухне, прижимая трубку к уху плечом. Все замечательно, сказала она. Фрэн у себя наверху повторяет уроки. Пришел Кристофер. Все прекрасно себя чувствуют. Все отлично.
Поговорив, я положил трубку и вышел на свой крохотный балкон. Облокотился о перила и уставился на черную воду залива. Я думал о своей семье в Англии. Они там были совершенно счастливы без меня. С их точки зрения, от меня было больше проблем, чем помощи. Если бы я умер здесь, как новый Гилберт, никто бы особо не переживал. Моя дочь, в отличие от его дочери, не бросилась бы ни в какое озеро. Конечно, они бы погоревали, но горе быстро проходит. Никто бы особо не переживал.
Предаваясь своим горьким размышлениям, я неожиданно ощутил, насколько чуждо мне все здесь: от нестихающего рева машин на шоссе внизу до теплого благоуханного воздуха. Изредка сквозь этот шум до меня волшебным образом долетал шепот волн, как вздох на многоголосой вечеринке. Не зная почему, я повернулся, посмотрел на угрюмые холмы на северной стороне залива, и меня пронзило чувство одиночества, какого мне еще не приходилось испытывать. Впервые в жизни я смутно почувствовал, каково это может быть. Впервые в жизни почувствовал горечь изгнания.
Отвернувшись от холмов, я снова стал смотреть на темный залив. Огромный, похожий на свадебный торт паром только что отошел от берега, направляясь к островам, – озаренная огнями крепость посреди бездны, мерцающая во мгле.
В последующие шесть дней мне удалось побеседовать со всеми оставшимися Апулья, кроме одного. По мере того как продвигались мои одинокие поиски, я начинал лучше узнавать город. Приезжего в Неаполе с самого начала поражают шумное бурление городской жизни, граффити на осыпающемся камне стен и скульптур, гигантские пальмы, крысы, лениво выглядывающие из продранных мусорных мешков. Но за этим первым впечатлением тут же приходит другое – великолепие древней империи, повсюду напоминающее о себе. Даже в старом городе, где-нибудь в беднейшем квартале, можно было, посмотрев сквозь железную вязь огромных ворот, соскочивших с петель, увидеть сказочный двор с барочным фонтаном в центре, тенистый, прохладный и сонный среди окружающего шума. Добавьте сюда высящийся силуэт Везувия, смутные очертания Капри на горизонте, волшебную атмосферу, присущую всем приморским городам, и станет понятно, как трудно не влюбиться в этот город.
Чем дольше я находился там, тем больше надеялся вновь встретить моего призрака. Казалось, он все время где-то рядом, просто не попадается мне на глаза. Свернув за угол, я чувствовал, что он только что исчез за другим углом, что я едва не уловил, как он мелькнул впереди. Успей я на долю секунды раньше, и увидел бы, как он спешит прочь своей скользящей хромой походкой, улыбаясь, как проказливый ребенок, играющий со мной в догонялки. Порой, когда это иррациональное чувство становилось особенно сильным, я чуть ли не припускал бегом по неаполитанским улицам за моим ускользающим фантомом. Или возникало желание незаметно подкрасться к нему, как к пасущемуся единорогу, чтобы рассмотреть его получше: таинственную фигуру в дорожной шляпе с золотой лентой, которая, опираясь на свою трость-шпагу, медлит, досадливо глядя на меня, прежде чем раствориться в сиянии пьяццы.
Как поиски мемуаров разжигали мое воображение, так в свой черед воображение добавляло огня в мои поиски. Магия Неаполя вдохновляла то и другое, так что здесь история с письмами не казалась мне такой неправдоподобной, как дома. На той стадии поисков, когда мне следовало бы совсем отчаяться, мои надежды окончательно окрепли. Мемуары были здесь, точно так же и дух самого поэта, только не давались мне в руки. Нужно было лишь улучить момент, чтобы завладеть ими.
На седьмой день утром я позвонил Вернону в магазин.
– Доброе утро, Клод! Есть успехи?
– Нет, – ответил я, косясь на сверкающий залив и представляя себе сумрачный офис. – Я посетил всех Апулья, кроме одного, и ни у кого их нет.
– Очень огорчен таким известием. – Голос бесплотно и сухо шелестел, как насекомые на подоконнике. Теперь мне казалось абсурдным, что когда-то я подозревал столь пустого человека. – Впрочем, могу сказать, что это меня не удивляет.
– Я уверен, Вернон, мемуары где-то здесь. Я знаю это. Где-то очень близко. Я это чувствую.
– И что вы собираетесь предпринять?
– Изучить историю семьи, узнать, выходила ли Мария замуж, и разыскать ее потомков. Но первым делом навестить последнего Апулья. Каждый раз, как я прихожу к нему, оказывается, что его нет в городе. Сегодня в последний раз попытаюсь застать его.
Последний Апулья жил в предместье Неаполя, в Аккерре, заброшенной деревушке с пыльными улочками и печальными, разваливающимися домами, выстроенной как попало, не имеющей единого центра. Она просто тянулась вдоль проселочной дороги, словно люди, заложившие ее, были слишком угнетены печалями, чтобы заботиться о каком-то плане деревни. Апулья занимал верхний этаж старинного дома, возле которого в то утро играли в мяч двое малышей. Мягкий песчаник, из которого, видимо, здесь предпочитали строить дома, был так сух и слоист, что, казалось, дом можно обрушить голыми руками.
Едва я вышел из машины, как меня охватило сильнейшее предчувствие, что я у цели. Возможно, причиной было то, что это был последний адрес в моем списке, моя последняя надежда на благополучное завершение поисков; а возможно, после всех тех многоквартирных домов меня взволновала древняя печаль самого этого места. Как бы то ни было, впервые с момента прибытия в Италию я так сильно почувствовал близость Байрона и был уверен, что его мемуары находятся там, в квартире на верхнем этаже.
Мальчишки перестали гонять мяч и с серьезным видом смотрели, как я звоню в дверь. Не дождавшись ответа, я спросил их, не знают ли они, где синьор Апулья. Они отрицательно помотали головой и убежали. Я решил вернуться через час, чтобы снова попытаться, а пока бесцельно побрел вдоль деревни.
На главной улице я остановился, чтобы выпить чашку каппуччино, после чего продолжил путь по растрескавшемуся от жары тротуару, поглядывая на витрины магазинчиков, бедные и жалкие. Скоро я набрел на что-то вроде деревенского клуба и подумал, что не вредно было бы зайти и порасспросить посетителей.
Заведение состояло из большого и на удивление пустого зала с несколькими беспорядочно стоявшими столиками и заколоченной стойки. На полу – древний линолеум. Краска на стенах облупилась. У дальней стены, почти невидимый под толстым слоем пыли, – автомат пятидесятых годов для игры в пинбол, словно из какой-то призрачной игротеки. В зале находилось человек десять, несколько из них играли в карты, остальные наблюдали за игрой. Все не моложе сорока, а большинство так выглядели и вдвое старше. Когда я вошел, они прекратили игру и уставились на меня.