– Потрясающе!
– Нижним этажом я не пользуюсь.
– Надеюсь. Он разваливается на глазах. Да и за садом ты не слишком-то следишь, да?
Покачивая бедрами, она направилась к лестнице и скользящим шагом стала подниматься на второй этаж. В облике дочери, столь долго находившейся вне моей реальной жизни, мне виделась некая чрезмерная, подчеркнутая нормальность. Она была как гримерша, забредшая в декорации исторического фильма, не к месту ординарная, мгновенно разрушающая иллюзию. Я просто стоял и наблюдал за ней, не в силах разобраться в обуревавших меня чувствах. На середине лестницы Фрэн негромко вскрикнула, увидев Трелони и Каслрига, которые сидели там, где я их оставил.
– Боже мой! Вот это да!
В восторге она помчалась по лестнице, неожиданно неуклюжая, и я подумал, что, в конце концов, в ней, возможно, еще осталась хотя бы крупица от ребенка.
– Поздоровайтесь с хорошенькой девушкой, ребята.
Трелони стал на задние лапы, виляя хвостом и пуская слюну, а Каслриг несколько раз перекувырнулся. Я поднялся по лестнице очень медленно, потому что едва не падал от усталости, и повел Фрэн в парадную залу. Она взяла Каслрига за руку и последовала за мной.
– Какие они у тебя милые! Как их зовут?
– Пса – Трелони. Шимпанзе – Каслриг. Попугай, летящий к дому, которого ты увидишь, если выглянешь в окно, – это Перси.
Повернувшись к окну, Фрэн смотрела, как Перси влетел внутрь, замедлил скорость и спланировал мне на плечо.
– Потрясающе! Невероятно! Просто фантастика!
– Поздоровайся с ней, Перси.
– Отвали.
– Прямо как сказочный замок! – воскликнула Фрэн. – О, пап, это замечательно!
Мне вдруг стало еще грустней.
– Теперь это для меня обычная вещь. Единственное сказочное существо здесь – это ты. Не могу поверить, что увидел тебя. Не сегодня, а вообще.
С широкой улыбкой Фрэн присела на корточки, обняла одной рукой Каслрига, а другой потрепала Трелони по голове. Это действительно была она. Моя дочь.
Когда она снова заговорила, голос ее прерывался.
– Знаешь, что это мне напоминает? Сказки, которые ты мне читал, когда я была маленькая, когда ты заходил ко мне в спальню поправить одеяло. Это прямо как одна из тех волшебных историй.
Как только она сказала это, я понял, о чем она думает. Она видела себя ребенком, который пришел поиграть в таинственный сад, принеся с собой дыхание невинности и обыденного внешнего мира, и великан-людоед проснулся в своем одиноком замке и почувствовал раскаяние. Но эта искушенная юная женщина давно уже не ребенок, а моя жизнь в Италии, несмотря на все сходство, отнюдь не сказочна.
– Нет, Фрэн. К сожалению, это не одна из тех волшебных историй.
Мне снова вспомнилось, как она непохожа была ребенком на Кристофера, обожала истории о принцессах и волшебстве, требуя, чтобы я постоянно перечитывал какие-то из них. Как я любил ее тогда. Каждый вечер перед сном она обнимала меня с эгоистичной страстью, которая присуща детям, не представляющим, какое счастье они сами дарят родителям. Даже сейчас я помнил это, но лишь как сцены из чьей-то чужой жизни. Женщина рядом со мной ничем не походила на того ребенка. А я больше не был тем молодым отцом. На каком-то этапе жизни я распрощался с ним.
Вот почему ее вид заставил меня почувствовать себя столь одиноким. Осталось лишь воспоминание, глухое и стершееся, о том, как я любил ее.
Подружившись с моими любимцами, Фрэн настояла на том, чтобы мы сели на балконе. Я сказал, что там слишком холодно, но она возразила: нет, это как весенний день. Я уже забыл, что такое настоящий холод. Открыв ей балконную застекленную дверь, я пошел в спальню, чтобы одеться потеплей.
Возвращаясь к ней, я ощутил, какая оглушающая пустота царит в доме, оглушительней, чем в первую мою ночь в нем. Когда я вышел на балкон, мне показалось, что эта пустота поселилась во всем вокруг: знаменитый залив, город, это нагромождение домов, расползающихся за его пределы, сам древний Везувий – все было необычно громадным и мрачным. Как при смене декораций между действиями, все потеряло свое очарование.
Поначалу разговор не клеился, мы избегали того, что было у каждого на душе. Ее школьный приятель, который, путешествуя по Европе, проезжал Неаполь, заметил меня в моем «моргане» и сообщил об этом Фрэн. Когда она прибыла сюда, найти меня не составляло труда. Кажется, все знали обо мне.
– Как это они тебя называют?
– Scrittore.
– Что это значит?
– Писатель. Это из-за той безделицы, над которой я работаю. Что-то вроде мемуаров.
Мой голос был незнакомым и фальшивым, слишком моим, словно на дешевом магнитофоне звучала старая запись. Голос Фрэн тоже звучал неестественно. Мы продолжали в том же духе, неловко обходя главное, пока Фрэн, чтобы как-то заполнить затянувшуюся паузу, не полезла в сумку за пачкой английских сигарет. Замедленным движением поднесла зажигалку и закурила, затем села и выжидательно посмотрела на меня. Я не сразу сообразил: она ждет, что я ее отругаю. Ей было не понять, что давний гнев тут не может вспыхнуть, как не может спичка вспыхнуть в вакууме.
– Так ты не возражаешь, что я курю? – наконец спросила она.
– Нет, а почему я должен возражать? Ты уже взрослая.
– Вот как! – Фрэн выглядела слегка обиженной. – Знаешь, я до сих пор и травку покуриваю.
Я озадаченно посмотрел на нее: почему она сочла, что нужно объявить мне это? Она получила свободу, которой всегда так жаждала, и вот теперь, когда я ушел из ее жизни, пытается заставить меня, как встарь, сыграть роль тирана.
– Ну и прекрасно, – сказал я беспечно. – Кури что хочешь.
Опять воцарилось молчание, еще более неловкое, чем прежде. В конце концов я понял, что дальше откладывать нельзя. Живот снова свело судорогой. Сердце бешено билось. Словно вид морской дали мог меня успокоить, я отвернулся от Фрэн и устремил взгляд на залив. Казалось, пустота волн набросилась на меня.
– Как Элен? – спокойно спросил я.
– Она больше не живет с Россом, если ты это имеешь в виду.
Это был странный момент. Фрэн наклонилась ко мне через стол и, не скрываясь, вглядывалась в мое лицо. Мои любимцы, бывшие тут же на балконе, тоже, как оказалось, внимательно смотрели на меня, словно понимали важность сказанного. Я отвернулся и смотрел на море, позабыв обо всех них. Я был ошеломлен, как никогда в жизни, тем, что во мне ничто не шевельнулось.
Любой нормальный муж почувствовал бы что-то, ну там внезапное волнение, пусть и слабое, при таком известии. Я не почувствовал ничего. Шли мгновения, и это ощущение становилось ужасным. Я был как слепой, который проснулся и, шаря вокруг себя, обнаружил, что из спальни вынесли всю мебель. Я ждал, охваченный отчаянием. Потом до меня постепенно дошло, что не только мебель вынесли, но и сами стены снесли. Все здание жизни исчезло бесследно. Наконец я понял, до какой степени превратил себя в изгнанника.
Фрэн продолжала изучающе смотреть на меня.
– Почему? – не оборачиваясь, спросил я.
– Они ужасно не ладили. Думаю, Росс слишком привык жить по своему распорядку. Мама мешала ему работать. Он постоянно был страшно раздражен, похлеще тебя, и она в конце концов просто этого не вынесла.
– Понимаю. А как наш юный Кристофер?
Последовала пауза.
– У него все прекрасно. – В ее голосе слышалось разочарование оттого, что я так быстро сменил тему. – Вернулся в университет, в аспирантуру, пишет что-то по философии. И обручился с Кэролайн. Ну, ты знаешь ее, она еще работала в книжном магазине.
– Хорошо, – сказал я равнодушно. – Они подходят друг другу.
Какое-то время я заставлял ее продолжать болтать в том же духе: рассказывать новости, провести короткую экскурсию по моему прошлому. Я спросил о старых знакомых и знакомых местах. Все ее ответы не вызывали во мне никакого отклика, но я продолжал спрашивать, прощупывая, насколько простерлась пустота. Все это время я чувствовал, что Фрэн хочется вернуться к разговору об Элен и мне. Наконец я решил, что хватит, пора кончать с этим.