- Хватает-то хватает, - кивнул Лукин. - Да только не всем.
- Конечно. Дяде Васе и тете Мане ни хрена от этого не перепадет. Но я не о том. Я говорю, что вся эта деструктивная политика, разрушительная позиция спровоцирована на самом верху. И она русскому народу очень по душе. В силу, как я уже говорил, его национальных особенностей, черт характера. А Греч...
- Созидатель? - спросил Лукин.
- Не то чтобы уж такой мощный созидатель, - задумчиво покачал головой Суханов. - Но уж точно не разрушитель. Скорее, он - хранитель. А это уже немало. В современных-то условиях. И потом, если спроецировать всю ситуацию на деньги, то ведь сохранить - значит приумножить, не так ли?
- Так, - согласился Лукин. - Если правильно хранить. В нужном месте.
- Совершенно верно. И как раз в этом Греч толк знает. Сохранить нашу культуру. Сохранить язык. То есть сохранить, собственно, родину. В моем, конечно, понимании. И, думаю, в его тоже. Сохранить людей. Не животных бессловесных, а людей. Он же ради того коммуналки и расселяет, чтобы люди пришли в себя, попробовали пожить, как полагается человеку, а не скоту. Сохранить то, что еще осталось. И, конечно, по возможности приумножить. Сейчас дикий, тяжелый период. Уголовщина сплошная. А Греч не идет в уголовщину. Придет другой, займет кресло губернатора - неизвестно, что будет. Вернее, боюсь, известно.
- Что же, по-вашему?
- Как это - что? Та же уголовщина. Только уже легализованная. В законе. Не фигурально, а фактически.
- Знаете, я ведь тоже так думаю, - сказал Лукин. - Да... К тому идет. А жаль. Но нам с вами надо постараться, Андрей Ильич...
- Да уж, желательно постараться. У меня на сей предмет много мыслей есть, однако мысли - мыслями, а дело - делом. Я и так, кажется, занял много вашего времени... Впустую.
- Отчего же - впустую? Вовсе нет. - Лукин поднялся со стула и подошел к окну. - Знаете, удивительно, насколько похоже мы с вами представляем сложившуюся ситуацию.
- Что тут удивительного? - спросил Суханов. - Все как ладони.
- Ну да... Конечно. Значит, наша с вами задача - обеспечить максимальную явку избирателей.
- Да. Только в этом случае у мэра есть шанс стать губернатором.
- Рабочие, тяжмаш - не наш контингент, - продолжал Суханов. - Пенсионеры тоже. Наше поле - интеллигенция и так называемый "средний класс".
- Где он, этот средний класс? - вздохнул Суханов. - Нам, если честно, еще очень далеко до нормального среднего класса...
- За неимением гербовой пишем на простой, - сказал Лукин. - Что есть, то есть. С тем и будем работать.
- Оно конечно...
- Нужен человек, который мог бы заняться идеологией. Именно в плане работы с интеллигенцией. Со средним предпринимателем. И, конечно, с молодежью. Лукин вопросительно посмотрел на своего гостя.
- И что? - спросил Суханов - У вас нет кандидатур?
- Отчего же? Есть. Очередь стоит. Только... По своим соображениям я бы хотел видеть у руководства человека со стороны.
- Коррупция проникла и в ваши стройные ряды? - игриво спросил Суханов и тут же пожалел о своей легкомысленности.
В глазах Лукина мелькнул холодный оружейный блеск.
- Всякое бывает, - спокойно ответил он.
- Ладно. Я подумаю.
- Конечно, конечно. Только, мне кажется, подходящий человек у вас есть.
Суханов усмехнулся.
- Как вы, однако... Но все же, с вашего позволения, я еще поразмышляю об этом.
- Всего доброго, Андрей Ильич, - Лукин вышел из-за стола, протягивая Суханову руку.
- Всего... Приятно было познакомиться, так сказать, поближе. А то прежде как-то...
- Мне тоже, - искренне ответил Лукин. - Надеюсь, у нас с вами еще найдется время побеседовать.
- Я тоже на это надеюсь, - сказал Суханов. - И вот еще что. Скажите...
- Я слушаю вас, - подобрался Лукин.
- Скажите, вы сами-то верите, что мы выиграем эти выборы? Вы лично. Как частное лицо.
- Лично я? Надеюсь, что выиграем, - серьезно ответил Лукин. - Очень на это надеюсь. Мне бы этого чрезвычайно хотелось.
- Что это такое - "мясо по-грузински"? - Крамской недоуменно пожал плечами.
- Увидишь, - улыбаясь ответил Борисов, старый знакомый Юрия Олеговича.
Дружелюбие, открытость, готовность немедленно прийти на помощь так и сквозили в каждой морщинке доброго лица Борисова, в его больших серых глазах, в широкой простецкой улыбке.
Впрочем, Крамской отлично знал Васю Борисова, и эти симпатичные черты сравнительно молодого еще человека - Борисову едва стукнуло сорок - никоим образом не могли ввести его в заблуждение.
Опасен был Вася, опасен, а в нынешнем своем положении - опасен втройне. Борисов, главный редактор "Нашей газеты" - одного из самых рейтинговых московских еженедельников, был тесно связан с пресс-службой президента, и давно уже ходили слухи, что Вася не просто крутится возле пресс-службы, а вполне добросовестно на нее работает и, возможно, в скором времени возглавит эту могущественную структуру.
Борисов был вхож и в дом Кустодиева - начальника президентской охраны, обладавшего поистине невероятными полномочиями. Словом, с Васей - несмотря на все обаяние его внешности - следовало держать ухо востро.
Крамской и Борисов познакомились давно, в самом начале восьмидесятых, когда оба были студентами. Крамской учился в своем Городе, Борисов - в московском Университете. Они встретились в столице на какой-то вечеринке, куда Крамского затащили его московские подружки, - встретились и не то чтобы подружились, но заинтересовали друг друга.
Отношения их долгое время были просто приятельскими, а после того как перестройка сменилась эпохой первоначального накопления капитала, это приятельство как-то само собой трансформировалось в тесные деловые связи.
Борисов как журналист быстро пошел в гору. Способ, выбранный им для достижения профессиональных вершин, не отличался новизной, и суть его была весьма банальна, ибо способ этот именовался беспринципностью. Другое дело, что Борисов возвел свою беспринципность в абсолют, он был последователен и принципиален в своей беспринципности, и этот парадокс уже граничил с самобытностью.
В прежние времена то, чем стал заниматься Борисов, называлось лизоблюдством, подхалимажем, а то и более хлесткими словами, однако в новую эпоху ничего похожего в адрес Борисова не произносилось. Критика, ставшая нормой журналистской жизни, была настолько увлекательна и всепоглощающа, что полностью отбирала все внимание как пишущих, так и читающих масс. Никому, казалось, не было дела до аккуратных, осторожных и суховатых статей Борисова, который целиком и полностью стоял на стороне Кремля и гнул свою линию в зависимости от того, как менялся курс вышестоящей, а точнее, единственной и абсолютной власти в стране.
Борисов отлично понимал, что политики в России - одна большая семья в которой, конечно, есть и любимчики, и блудные сыновья, и обязательный "анфан терибль". Семья ссорилась, мирилась, и у стороннего наблюдателя порой возникала устойчивая иллюзия, что каждый член этой огромной семьи вполне самостоятелен, живет, что называется, "своим домом" и знать не желает никого из родственников - ни ближних, ни дальних.
Однако власть и сила, сосредоточенные в руках отца, были столь же незаметны, сколь и всеобъемлющи. Авторитаризм, единственно возможная в России форма правления, теперь называлась демократией. Народ, привыкший верить власти на слово, принял эту гипотезу и, как всегда, посчитал ее аксиомой. Демократия так демократия. Вопросов нет.