Сижу в бригадирской и пью чай. Руки дрожат, и совершенно не ощущаю сладости, хотя насыпал полкружки сахара. Росомаха все так же спит, но уже отгороженная кроватными сетками. Пока я возился с ними, она несколько раз угрожающе рычала, но вскоре снова укладывалась. Я жду, когда избушка нагреется по-настоящему. Роска лежит на полу, и тепло туда дойдет не скоро. Сейчас сварю болтушку, накормлю Роску и пойду ставить «морду» на гольянов. А завтра с утра пораньше отправлюсь на рыбалку. Хорошо бы клюнула та щука, что вырвала из рук удочку.
А гениальные мысли одна за другой рождаются в моей голове. В Шуригиной кладовке штук пять палаток, печки, трубы и вообще все, что захочешь. Да с этим снаряжением я и двину на озеро за щуками. Мне бы только добыть гольянов…
По щучьему велению
У берега заводь покрылась толстым льдом, а на середине темнеет промоина. Пробую валенком лед на прочность, осторожно пододвигаюсь к открытой воде. Мне нужно подобраться к ней метра на три. Кажется, достаточно. Толкаю вперед шест с привязанной к нему «мордой». Изнутри моя ловушка вымазана тестом, это отличная приманка для гольянов. Лишь бы они не удрали в Фатуму. Месяц тому назад мы вдвоем с Шуригой ловили здесь раненого кулика-черныша. Тогда рыбок было много.
Забыв о своей простуде, до вечера носился по Лиственничному как угорелый. Но зато сделал много. Уложил в рюкзак палатку и кучу всякого тряпья. Раздобыл два куска войлока. Хватит и под себя подстелить, и палатку утеплить.
Поминутно бегаю в избушку проведать Роску. Она ожила. Съела полведра болтушки, отогрелась и рычит так, словно она здесь хозяин, а не я. Никак не могу определить, куда же ее ранили. Как будто не хромает и крови не видно. Может, травма справа, но правым боком Роска ко мне не поворачивалась. Да и много ли увидишь, когда она сидит под кроватью? Я растворил в болтушке две таблетки тетрациклина. Говорят, животных нужно лечить тем же лекарством, что и людей.
Ну, кажется, все готово. Сейчас схожу к протоке, проверю «морду».
Намоченный в воде шест примерз к ледяной кромке так сильно, что я его чуть не обломал. Наконец из заводи показалась сшитая из двух накомарников западня. С нетерпением прислушиваюсь. Кажется, есть. Один, два, три… Шесть, нет, семь штук. Не густо, но и за это спасибо. Запускаю рыбок в пятилитровую банку из-под маринованных огурцов, смотрю, как они тычутся в стекло, и иду домой. Завтра будет отличная рыбалка.
Не успело солнце окрасить в бледно-розовый цвет заснеженные вершины самых высоких сопок, как я уже был у Соловьевских озер. Сбросил возле лунки рюкзак, немного отдохнул — и назад. Кукши словно ожидали меня все это время. Только я ступил на озеро — они тут как тут. Сидят и дуются друг на дружку. Интересно, как они поделили подаренного хариуса?
Возвращаюсь к озеру по лыжне, в руках у меня банка с гольянами, за спиной печка с трубой.
Рядом с лункой собираю свой отопительный «прибор», и вскоре повалил густой дым. Право, непривычное зрелище. Словно я по щучьему велению приехал на печи порыбачить. На небольшие чурочки пристраиваю банку с гольянами.
Сижу в палатке, на куске войлока, под войлоком мягко пружинит подушка из стланиковых веток. Рядом пышет жаром печка, а над ней шипит чайник. Стланик пахнет сосной. Можно рыбачить, пить чай, спать. А самое удивительное — затененная палаткой вода приобрела необыкновенную прозрачность. Я сейчас не то что камушки — песчинки на дне озера могу пересчитать.
Наживляю гольяна на крючок и опускаю в лунку. Рыбка плавает, следом ходит леска. Смотрю под лед. Вот-вот появится щука. Но вместо нее возле гольяна выныривает стайка хариусов, которые с интересом изучают рыбу с красным животом.
Торопливо налаживаю вторую удочку, и вот рядом с гольяном задергалась мормышка. Хариусы дружно бросились к ней, и вскоре самый проворный из стайки переселился в банку. За ним последовал и другой. Хариусы небольшие. Их с успехом можно использовать как живцов. Более того, для щук эта добыча привычней. Любопытно, что попавшегося на крючок хариуса стайка провожает до самой поверхности. Поднимутся и застывают на время, словно раздумывают, куда же это он подевался? Когда вытаскивал третьего хариуса, сопровождающая его стайка неожиданно исчезла. Наклоняюсь, чтобы заглянуть в глубину, и вижу зависшую подо льдом щуку. Она во все глаза уставилась на живца, но трогать его почему-то не решается. Слегка подтягиваю леску. Жадная щука бросается на живца и через мгновение оказывается на льду.
Вторую щуку я ждал недолго. Только живец прошел мимо нижней кромки льда, как сразу же на него кинулась двухкилограммовая щука.
Нет, такое случается раз в сто лет. Восемь живцов — восемь щук. И каждая больше килограмма. Толстоспинпые, остроносые, они лежат возле лунки и лениво шлепают хвостами. Вот уж Роска обрадуется. Это тебе не похлебка из муки.
У двух уснувших щук я отрезаю хвосты и выкладываю их возле палатки. Это для кукш. Пора уходить.
Слово
Была в детстве у меня знакомая девочка Клава. Жила она в трех километрах от деревни. Родители Клавы были путевыми обходчиками.
С виду она ничем не отличалась от других. Худая, курносая, долговязая. Таких девочек в нашей школе было сколько угодно. И вот эта Клава знала СЛОВО! Она могла спокойно пересечь дорогу идущему впереди стада бодучему быку Чемберлену, достать закатившийся к самой будке Рябчика мяч, пересчитать все гвозди в Орликовых подковах. Подойдет к стоящему у коновязи жеребцу, возьмет его ногу в ладошки и спокойно так:
— Орлик, ногу! Ну, выше, выше!
Тот ногу и поднимает. Она в каждый гвоздь пальцем:
— Один, два, три… — словно важное дело делает. А жеребец, которого и цыгане боялись, стоит как вкопанный…
Однажды возвращаются родители Клавы с работы и видят, их дочь играет с огромной собакой. Прицепила ей выкроенный из обрывков старого платья бант.
Мать ничего не поняла. Ну играет дочь с собакой и ладно.
Отец же побледнел — и ни с места. Распознал, что это волк. А тот, как только взрослых увидел, так и умчался с бантом. С тех пор и разнесся слух, что неспроста зверь девочку не тронул. Слово, мол, знает.
С таким даром — людей мне больше не встречалось. Но вот сегодня…
Проснулся в два часа ночи. Подложил дров. Подумал о Роске. На правом боку у нее какая-то шишка. То ли нарыв, то ли отек. Она непрерывно лижет его. Говорят, слюна у зверей целебная, но что-то она не помогает. К тому же кончился тетрациклин. Осталась полная коробка всяких лекарств, но какое из них помогло бы Роске — не знаю. Она совсем заскучала и почти не обращает на меня внимания. Правда, от щук не отказывается. Съест рыбину, попьет воды и дремлет.
Эх, если бы сейчас было лето! Я бы ее выпустил — и пусть ищет целительную траву.
Над тайгой, словно запутавшаяся в паутине муха, заныл самолет. Через полчаса он приземлится в Магадане. Там совсем другой мир. Море света, люди толпятся у регистрационных стоек, покупают газеты, бутерброды, кофе. Смотрят телевизор. Хотя какой среди ночи телевизор? Скорее бы уже появлялся Шурига. А то совсем скисну. Вчера бегал к Родниковому. Наледь отступать и не собирается. На противоположном берегу хорошо видны свежие следы. Кто-то приезжал на разведку и укатил в совхоз…
Самолет стих, и возник новый звук. Вездеход! Это возвращаются с Буюнды охотники. Сую босые ноги в валенки и бегу встречать гостей…
Первым из вездехода выбрался Сергей. На нем белая куртка и обшитая куском простыни шапка. Ему лет тридцать, но он уже опытный таежник. Три сезона ходил с промысловиками на соболя и в лесу чувствует себя как дома. В прошлый раз он учил меня ловить бутылкой куропаток.
Сергей сразу же спрашивает, найдется ли у меня ведро бензина. Услышав утвердительный ответ, он кричит в кабину:
— Глуши! Здесь ночуем. Я же говорил, будем с горючим.
Я кручусь у вездехода и вообще веду себя как самый последний подхалим. То придержу дверцу, то приму ящик с продуктами, то с заискивающей улыбкой тороплю приехавших в избушку. Таким гостеприимным меня сделала тайга.