— Чота грустно про старые дела слушать, — поморщился посадский. — Эй, робяты! Спойте-ка нам чо-ныть этакое… Глумливое.
— Про Еф… фррр… росинью! — пьяно покачнулся купчик.
Скоморохи переглянулись.
— Ить… какое дело, — нерешительно пробормотал младший. — Ходить-то больно склизко по камушкам иным… Беда тут ходит близко…
— Мы лучше помолчим, — закончил старший.
— Н-не желаете? А я просто… прысто… прости… мулирую, — выговорил купец и, пошарившись у пояса, достал копейку.
Скоморохи переглянулись снова. Копейка манила.
— Ну если только тихонько… — пробормотал младший.
— Деньги вперед, — твердо сказал старший.
— Спой сначала, — ответил посадский. — А то ишь.
Старший скоморох решительно мотнул бородой.
— Утром деньги — вечером песня, — сказал он.
— А, была не была! — купчик положил монету на ноготь большого пальца и лихо выщелкнул вверх.
Скоморох сделал неуловимо быстрое движение и выхватил монету прямо из воздуха.
— Эк! — оценил купчик. — Быстрый ты парень. В каком полку служил? — спросил он почти трезвым голосом.
Седой не ответил, настраивая голос на гудке.
Серебряный на миг сощурился — будто и впрямь пытался разглядеть прошмыгнувшее в темных глубинах памяти воспоминание, но нет — ускользнуло…
Младший взял дуду и дунул. Дуда смешно хрюкнула.
— Ну что? — сказал он. — Начнем помолясь?
— С дере-е-евьев листья опадали… — начал старший фальшивым басом.
— Прямо наземь! — молодцевато добавил младший, лихо пристукнув сапожками.
— Наста-а-ала грустная пора… — старший вывел смычком что-то грустное.
— Ёксель-моксель, восемь дырок! — отчебучил младший.
— Наш царь с геройскою дружиной…
— Две пищали, три калеки! — младший снова стукнул сапожками.
— На фронт ливонский подалси…
— В поле чистом бить ливонца, царским хером в рот и в жопу! — дуда издала громкий неприличный звук, купчик довольно хохотнул.
Князь нахмурился. Потешка пришлась ему не по вкусу, но он решил помалкивать.
— И вот известие приходит… — продолжил старший.
— На бумаге на гербовой!
— Что царь возьми да и помре…
— Вот дела!
— Бояре в обморок упали…
— С печки на пол, прямо в шубах!
— Царица слезы пролила…
— Две кадушки!
Всё это князю было решительно не по душе, а при словах о плачущей царице кулак сам сжался. Однако бить артистов в армии завсегда считалось последним делом. Он отвернулся и решительно заработал ложкой, доедая остатки похлебки — наваристой, но пресной и совершенно без аромата.
Скоморохи тем временем разошлись вовсю. Спели про воцарившегося князя Владимира, у которого шапка Мономаха на ушах виснет, про царицу, грибочков поевшую, про попа Сильвестра, которого обозвали породой жеребячьею… Купчик сыто реготал, посадский крикнул еще жбан пива — для себя и для веселых людей.
Наконец, дело дошло и до склизкого.
— Лежит в постеле Ефросинья… — начал старший, понизив голос.
— Жопа синяя, морда синяя! — добавил младший, подблеивая на «и».
— С большим засосом на грудях!
— Ой-ой-ой, гехакте цорес! — дуда снова издала неприличный звук.
— Ох, с огнем ребята играют… за копейку, — тихо пробормотал лейтенант, сосредоточенно лепя петушка из хлебного мякиша.
Купчик тем временем выбрался из-за стола, характерно зажимая мотню: видать, приспичило отлить.
— Ну а над ней стоит приятель…
— Чорта в пекле! — конкретизировал младший.
— С любимой трубочкой в руках!
Продолжения князю услышать не довелось. Пьяненький купчик, пробираясь мимо скоморохов, опасно покачнулся и стал заваливаться. Скоморохи, держа инструменты, попытались подхватить его под микитки — и вдруг сами, оба, оказались на полу. Старшего купчик — оказавшийся трезвым и быстрым — еще и рубанул ребром ладони по шее.
В тот же миг выскочили из-за стола и посадский с приказным. В руках у каждого откуда-то взялось по веревке с арканом — ими они в момент стянули руки крамольников. Всё было проделано единым махом, в мгновение ока.
— Да, четко работают ваши, я аж залюбовался! — обернулся Серебряный к своему спутнику и осекся, разглядев выражение его лица: будто бы тот, надкусив мясной пирожок с лотка, нарвался на тухлятину.