— И всё-таки, — перебил Иоанн, — за что я их там?
— Ну, в том варианте — вроде как по подозрению в измене.
— Взять всех начальствующих да и повесить, делов-то, — не понял царь. — Но людишек-то за что?
— Это ты, государь, — вздохнул архангел сочувственно, — молодой ишо. Вопрос-то надо ставить иначе: не «за что», а «почему». «За что» — это всё лирика, а вот «Почему» — фактор фундаментальный.
— Тогда — почему?
— Потому что Новгород всегда будет стремиться жить сытно и вольно. А в московской системе это невозможно. Москва не умеет складывать и умножать — только отнимать и делить. Не ее в том вина, жизнь другому не учила. Но — вот так уж оно исторически сложилось: отнимать и делить… Так что покочевряжится-покочевряжится Новгород, да и уйдет вовсе. Или под Литву, или вовсе под немцев. Рано или поздно. Причем чем позднее, тем вкуснее будет тот кусок. Который не просто уйдет, а достанется врагу. И усилит его. Что делать в такой ситуации?
— Так не доставайся же ты никому, — пробормотал Иоанн.
— Вот именно. А теперь представь, что новгородцы об этой своей участи — ЗНАЮТ. Что рано или поздно Москва за ними — ПРИДЁТ. Это я им, считай, лично разъяснил, дело нехитрое… При этом ни под литвинов, ни уж, тем паче, под немцев им тоже не больно-то хочется. Конкуренты торговые нигде никому особо не нужны — так что там Новгороду дышать вольной грудью тоже не дадут. Но вот сейчас перед ними забрезжил вдруг шанс остаться наособицу. И они готовы — ну, в принципе, готовы — признать своим законным Государем тебя в Ливонии, а не Старицкого в Москве. Как говаривал один мудрый британец: «Политика иной раз укладывает в одну постель весьма странных партнеров»…
Царь помолчал, обмысливая перспективу.
— Мнится мне, — сказал он наконец, — что Новгород — невеста переборчивая. Приданое у нее богатое, это да. Вот только — чего она с женишка стрясти-то захочет?
— Сам понимаешь, не три полушки. Становясь под твои знамена, они рискуют страшно. Это ведь уже настоящая, без дураков, госизмена с мятежом. И при твоем поражении Москва сотрет их в порошок, с полным уже на то правом и основанием. Так что плату за риск они потребуют высокую.
— Уж не на деда ли моего завоевания они посягают? — прищурился царь.
— Это уж как минимум, — кивнул архангел. — Отнятые Иваном Третьим права и вольности новгородские. Вече там с Колоколом, посадники… Тут, впрочем, возможны варианты.
— Нет! — отрезал царь и повторил:
— Нет, на это я пойтить не могу! — фраза, явно не его собственная, сама выскочила из каких-то неведомых глубин памяти.
— Что ж, — со вздохом пожал плечами, после секундного молчания, чужой, — вольному воля! В таком разе воскрешать вас, Иван Васильевич, я нахожу бессмысленным, и игру всю эту стираю прямо сейчас. Подсказанный вам и отвергнутый вами ход — единственно возможный. А доигрывать эту партию «до короля», когда вопрос — как вы сами изволили заметить — лишь в числе ходов до мата, мне скушно.
С этими словами он встал и, не прощаясь, двинулся прочь — но вдруг обернулся у самой границы светового круга:
— Чего тебя вдруг переклинило-то, Иван Василич?
— Да потому что я — царь! — юный Государь восстал во весь свой немалый рост, и даже заляпанная ночная сорочка до пят не придавала той фигуре комичных черт. — Царем жил, царем и умру! А не ночным сторожем у новгородских купчишек, при ихних амбарах с вольностями…
— Ну да, царь, — с внезапной покладистостью подтвердил архангел. — Сильный, державный. Так и царствуй! На славу нам. А также на страх врагам.
— Так вольности же… — недоуменно потряс головою царь.
— И что — вольности? Подумаешь, вольности. Ты их так раздай, чтобы никакое важное дело без тебя не решалось. Ну то есть чтобы вольности у всех были, а когда вольность на вольность наступает — чтобы к тебе шли. Разделяй, значит, и властвуй… Ежели подробности нужны — найди ученого человека, чтобы тот про римский принципат рассказал. Прин-ци-пат. Да хоть книжки античные почитай, у тебя же отличная библиотека!
— Либерея-то в Москве осталась, — буркнул царь, присаживаясь на кровать.