В этот момент внутри словно сгорел невидимый предохранитель. До того я сдерживался, а теперь у меня перед глазами побелело, и через секунду я услышал – будто издалека – собственный вопль:
– Мерзавец и шулер!
Со стороны, наверное, наше столкновение выглядело омерзительно. Однако тогда я думал о другом. Прежде всего, надо было срочно решить, как будет лучше: подойти и дать подонку оплеуху, подойти и разбить ему рожу или же подойти и задавить его, как паршивого таракана?!
Хуторянин вставил золотое слово:
– Ну да, благородный ты… точно как золотарь с Сысоевских выселков…
Кто-то сдавленно хрюкнул. Дама-картежница опустила голову, чтобы широкие поля ее шляпы закрыли улыбку.
Гримаса досады исказила лицо моего обидчика. Теперь и ему некуда было отступать.
– Я оставляю выбор оружия за собой.
Следовало бы сказать в ответ нечто правильное, красивое, исполненное достоинства. Да.
И я выдал:
– Мухомор лощеный!
Господи, откуда он взялся, этот треклятый мухомор? Понять не могу…
Хрюканье стало громче.
– Так его! – вновь поддержал меня колонист.
– Господа, дуэли запрещены, – напомнил лысый. – Это даже не нарушение устава, это откровенная уголовщина.
– А что? Обычай древний, почему бы не обновить? – вполголоса возразил аристократ.
– Не следует вам в это вмешиваться, Павел Игнатьевич, – с холодком в голосе ответил ему лысый.
– Отчего ж, Глеб Алексеевич? Я…
– …И это будут пистолеты. С тридцати шагов. Немедленно, – прервал их спор лейб-гусар.
Сказанное прозвучало с должной твердостью и решительностью. Общий смысл гадостно совпал с моим настроением. «Ладно же, – думал я, – не морду разбитую получишь, так пулю в лоб. Очень хорошо».
Благо оружие было под рукой. В вооруженных силах Империи выдают его в день присвоения первого офицерского звания; с ним служат и его сохраняют после ухода в отставку. В казенный арсенал оно возвращается только после смерти владельца. Пистолет может быть либо в кобуре, на правом боку, либо дома, в специальном сейфике, и код замка на этом сейфике не должен знать никто из родных и близких. Если ты пришел к даме сердца и она сочла допустимыми обстоятельства, при которых мундир становится излишним, положи оружие туда, где ты его можешь видеть. Здесь, на этой планете, у меня пока не было ни дома, ни чего-либо хоть отдаленно напоминающего дом…
Мне показалось, будто кобура искусительно шевелится.
– Терлецкий опять стреляется… – не знаю, кто произнес это. Но сейчас же комната наполнилась шепотками:
– А какой стрелок… шу-шу-шу… прошлый раз флотского ранил в голову… шу-шу-шу… убьет мальчишку… шу-шу-шу… проклятый бретер… шу-шу-шу…
Он хочет убить меня, чтобы избавиться от неслыханного позора? Так я сам убью его!
Мой кивок заменил слово «да» или «отлично», или длинный частокол сквернословия с тем же общим смыслом «да».
– Я запрещаю вам это! – загремел штаб-офицер.
– Господа, опомнитесь, вы же христиане… – вторила ему дама в сливочной шляпе.
Но слышались и другие голоса:
– Славно было бы посмотреть на хорошую драку…
– Давненько у нас не было…
– Р-распоясались? Амир-хана вам мало? – прикрикнул штаб-офицер. А когда гомон утих, он добавил:
– Во-первых, это недостойно. Во-вторых, глупо. В-третьих, если кто-то не понял «во-первых» и «во-вторых», патруль прибудет сюда незамедлительно. Что за игрища?! Ваши жизни принадлежат не вам самим, а государю и стране.
– Дело говорит полковник, – встрял хуторянин. Сказав это, он набуровил себе стопку анисовой и отработанным движением влил горючее в баки.
– Покиньте клуб. Сейчас же, – спокойно резюмировал аристократ.
– А как же с делом-то… разобраться? – поинтересовался кто-то у меня за спиной.
Но мы с лейб-гусаром без промедления воспользовались последним советом. Его можно было трактовать по-разному. Как «охолоните» и, в равной степени, как «найдите место, где нет докучливых законников».
Мы поняли его одинаково.
Вслед за нами из клуба высыпало человек шесть. Должно быть, они истолковали совет так же, как и мы.
– Давайте-ка в парк, юноша. Он здесь, неподалеку, и есть в нем чудное местечко… Как специально приспособили.
Я молча последовал за ним. «Юноша»… Тоже мне, дедунюшка выискался.
По дороге худощавый пехотный капитан с устрашающим шрамом на лбу и унтер из военных музыкантов напросились нам в секунданты. Я не стал спорить: пусть все будет по правилам.
Мы шли минут десять, деревья обступили нас со всех сторон, мертвенно-бледные шары фонарей, скупо разбросанных по берегам парковой аллеи, почти сливались с призрачной мутью стареющей белой ночи. Дождик давно перестал. Светляки сигарет, негромкое покашливание, судорожный звяк подковок на каблуках офицерских ботинок… Наконец, Макс объявил: – Вот она, заветная полянка. Юноша, как настроение?