Сработал бы или нет «закон колониальной неблагодарности» в Советском Союзе, приведя к его гибели от рук национальных элит и нерусской идентичности, которые режим отчасти сам и создал, остается спорным вопросом. Но в эпоху Брежнева уже можно было заметить некоторые симптомы этого. К 1970-м годам наблюдался заметный рост националистических настроений в кругах среднеазиатской интеллигенции, не говоря уже о европейских республиках. К 1982 году наметился глубокий раскол между русской (или по крайней мере славянской) имперской элитой Москвы и элитами союзных республик, где руководство переходило к местным кадрам* Возникшие противоречия были вполне очевидны и привели к показательным чисткам среди республиканского руководств а, которые произошли в первые годы правления Горбачева. Растущая уверенность местных элит в собственных силах, безусловно; заставляла их все решительнее сопротивляться централизованному распределению постоянно уменьшающегося бюджетного пирога. В начале 1980-х годов немецкий эксперт по национальностям Советского Союза совершенно справедливо заметил, что «политическая цена сохранения империи постоянно растет», Здесь можно было в перспективе предвидеть ситуацию, сходную с последними десятилетиями британского правления в Индии, когда Лондону, чтобы успокоить растущие националистические настроения индийских элит, пришлось отказаться от финансовых, экономических и военных соглашений, которые, собственно, и составляли для Британии главную ценность ее присутствия в Индии. Еще доступнее для понимания были те важные и долговременные причины, которые побуждали русских снять с себя всякую ответственность за растущее и чуждое им население Средней Азии и ее экономические проблемы. Но в действительности все произошло иначе: центр имперской власти в Москве в 1991 году рухнул сам по себе, предоставив лидерам Средней Азии независимость, к которой они оказались не готовы.
Однако важно усвоить весьма существенные отличия между отношениями советского центра с периферийными республиками и традиционными для западных империй колониальными отношениями центрального имперского правительства и местных элит.
Первое и самое главное отличие заключалось в том, что в советских республиках местные кадры занимали многие ключевые позиции, чего никогда не было ни в одной британской колонии. Даже та горстка русских, которая в республиках была глазами и ушами Москвы, при Брежневе зачастую становилась на сторону местных элит и сообщала в Москву не слишком достоверную информацию о положении дел. Союзниками Москвы среди местных жителей всегда были представители нового среднего класса и никогда - кооптированная аристократия. Особенно ярко эта тенденция проявилась в 1920-е годы в процессе социально-экономической модернизации и государственного строительства. Трудно найти параллели этому явлению в Британской империи, по крайней мере до последних лет колониального правления. С другой стороны, эти элиты были подвержены опустошительным чисткам и расправам, чему (в мирное время) не было и не могло быть аналогов в британской, французской или голландской имперской истории. Русские в республиках пользовались некоторыми преимуществами: почти всегда на работе они могли говорить и писать по-русски, а также давать своим детям русское образование. Коренное население, наоборот, могло не иметь доступа к среднему образованию на родном языке, даже если речь шла о городских жителях, не говоря уже о сельской местности. Однако даже в Средней Азии, где русские составляли подавляющее большинство квалифицированных рабочих, инженеров и управленцев, ситуация не вполне вписывалась в колониальную схему, К 1980-м годам коренное население преобладало в университетах и имело преимущество при получении работы в государственном секторе.
В первые годы коммунистического правления в Средней Азии местные правительства [то есть Советы) имели большую власть, а контроль Москвы был слабым. «Большая часть Советов по национальному составу была преимущественно русской и нередко выказывала по отношению к местному населению такую жестокость, которая может быть охарактеризована, как неприкрытый расизм». В царское время иностранцы часто замечали, что у русских крестьян и солдат отсутствует типичное для европейцев чувство расового высокомерия и превосходства. Это обуславливалось в первую очередь тем, что по уровню благосостояния и образованности они обычно не сильно превосходили коренные народы- С другой стороны, квалифицированные рабочие и беднейшая часть среднего класса имели более типичный колониальный менталитет. Впоследствии советский акцент на роли русских как «старших братьев» среди советских народов укреплял это отношение, хотя советская образовательная система создала со временем общество, в котором культурная пропасть между русскими и другими народами была значительно меньше, чем в большинстве европейских колоний. В любом случае есть разница между метафорическим «старшим братом» и метафорой «отцов и детей», более распространенной в европейских империях для характеристики взаимоотношений между белыми правителями и их небелыми подданными.