В традиции британской политической мысли, которую американцы унаследовали и разделяли, величайшей проблемой считалось то; что гигантские размеры империи – и, возможно, обилие в ней варварских народов – делали самоуправление невозможным. Республиканский Рим пожертвовал политическими вольностями ради империи, возложив их, так сказать, на алтарь своего могущества. Федеральная же система Соединенных Штатов прекрасно соотносилась с континентальными размерами страны и с ростом ее могущества, с одной стороны, и республиканским самоуправлением – с другой. Но в гражданской войне 1861-1865 годов это федералистское решение дилеммы демократической империи испытало сильнейший кризис. Проблема заключалась в том, что самостоятельные штаты обладали исторической легитимностью, самосознанием, конституциональными правами и обязанностями и располагали мощной поддержкой своих граждан, чьи горизонты были гораздо более узкими, чем в позднейшее время постоянной мобильности населения и бомбардировки всеамериканскими массмедиа,
В 1861 году встал главный вопрос, смогут ли южные штаты создать конфедеративное государство? Многие американские историки полагают, что основной причиной их неудачи была слабость национального духа конфедератов. На такие суждения отчасти повлиял опыт вьетнамской войны. Ее уроки показывают, что никакое отставание в вооружении, живой силе и экономической мощи не может привести к поражению государство, твердо стремящееся к независимости- И в исторической перспективе конфедеративный национализм был действительно слаб, К примеру, когда в конце восемнадцатого века Польша исчезла с карты Европы, Руссо обращался к полякам: «Вы не можете помешать поглощению своей страны, но если вы докажете, что ни один поляк никогда не станет русским, я гарантирую, что Россия не сумеет поработить Польшу». Выяснилось, что Руссо был прав. Польша исчезла с карт более чем на сто лет, но в силу того, что польские элиты сохранили чувство национальной идентичности и постепенно привили это чувство массам, польское национальное государство снова возникло в двадцатом веке. Так что по польским стандартам проявления национализма в любой белой колонии Нового Света девятнадцатого века могли показаться очень слабыми. Но тому были причины. Польское государство имело многовековую славную историю, с которой отождествляла себя польская элита. У поляков были своя высокая культура и национальная литература задолго до того, как их государство растворилось внутри соседних империй. Россия на востоке и Пруссия на западе были государствами с совершенно иной культурой, языком и религиями, которые не просто отличались от польского католичества, но и были его застарелыми врагами.
Гораздо более реалистическое сравнение можно провести между конфедеративным национализмом и национализмом в британских белых англоязычных колониях, И здесь национализм Конфедерации выглядит гораздо сильнее, чем австралийский или канадский образца даже не I860, а 1900 года. Справедливо, что географическая удаленность от метрополии сказывалась на идее австралийской и канадской идентичности совершенно не так, как в случае с Конфедерацией, которая непосредственно граничила с Соединенными Штатами. И что еще более важно: на протяжении девятнадцатого века большинство британцев не считали заморские колонии составной частью британского государства, тогда как практически все американцы считали Юг составной частью своего государства, чье самосознание определялось частично Декларацией независимости, а частично ее главным предназначением – заполнить и объединить континент, И это основная причина, по которой сотни тысяч северян были готовы погибнуть, чтобы не допустить независимости Юга. Также справедливо, что в 1860-х годах самосознание южан было раздвоено, причем лояльность своему штату и Конфедерации находились в конфликте между собой, а в некоторых случаях – и с общеамериканским национализмом.
Тогда как даже в 1914 году канадская и австралийская идентичность ни в коем случае не были четко оформлены и перекрывались провинциальной лояльностью, с одной стороны, и мощным британским имперским патриотизмом – с другой. Прежде всего, у канадцев и австралийцев не было никого, а тем более соседа, которого нужно было ненавидеть и от которого надо было дистанцироваться, а такое бесконфликтное состояние приводит к большой слабости в формировании национальной идентичности и националистической идеологии. Совершенно очевидно, что ни один из англоговорящих канадцев или австралийцев не ненавидел Британию в 1914 году так сильно, как многие жители Юга стали ненавидеть янки в 1860 году. Причиной тому было рабовладение. Оно также превратило Юг с его элитой, состоящей из плантаторов, в общество, которое сильно отличалось от большинства северных штатов. А то, что южная пропаганда, возможно, сильно грешила против истины, утверждая, что южане – это потомки Кавалеров36 и джентльменов, а янки происходят от механиков, к делу не относится. Как напоминает нам Бенедикт Андерсон, государство в значительной степени является продуктом воображения, и мифы для его создания играют обычно более важную роль, чем историческая правда. Это особенно существенно для колониального национализма. Совершенно ясно, что государство конфедератов не только не включало в себя черное население, но и проводило между ним и собой четкую границу. Впрочем, в вопросах, касающихся аборигенов и азиатских иммигрантов, национализм в британских белых колониях не сильно отличался от американского.