В целом подобные работы явились не столько примером постмодернизма, сколько отражением общего кризиса, в том числе и при поиске подходов постмодернизма. Каждый новый этап развития этнонаций связан в том числе и с формационными характеристиками общества и социумов, что требует, следовательно, и пересмотра подходов и идей их обоснования. Огромную роль тут сыграла и возможность внутренней раскрепощенности исследовательского сообщества. Но наука – это не только раскрепощенные гипотезы, абстракции, но и поиск новых граней предмета и объекта исследования и никак не закрепощение или, тем более, потеря объекта и предмета. Свобода и тут не послужила истине. Она увлеклась собой. Отсюда и крайности в этнологии и в этнополитологии – от крайностей отрицания этнонационального или ее гипертрофирования.
У нас еще не выработана по-настоящему философия этносферы, социальная философия этнонаций и этнонациональности, кроме отдельных работ Л.И. Гумилева. В.А. Тишков говорит, что «вторжение философов в этническую тематику (за редким исключением) следует признать малопродуктивным». Но такого «вторжения», к сожалению, еще не было. И потому оно малопродуктивно. Философия этноса, этнонации – это поиск общих закономерностей и тенденций развития этносферы в целом, во взаимосвязи и взаимозависимости социальных, культурных, идеологических и природных проявлений и зависимостей развития этнонаций в их целостности. Без такого рода общетеоретических философских представлений о природе этничности, этнонации мы ограничиваем свои представления об этом феномене в его отдельных проявлениях, в коллективном и индивидуальном измерениях, чаще противопоставляя их друг другу, искажая тем самым целостную природу этнонации и этнонациональности.
Что касается «марксистско-ленинской теории наций и национального вопроса», то все мы выходцы оттуда и потому во многом владеем, может быть, и более фундаментальными методологическими подходами, даже независимо от марксизма, а исходя из общей нашей философской подготовленности. Кроме того, оказывается, мы знали еще кое-что, кроме марксизма-ленинизма. Об этом говорит и творчество многих наших ученых, хотя некоторые из них стесняются признать себя хотя бы в прошлом марксистами-ленинцами. По примеру члена Политбюро ЦК КПСС А.А. Яковлева и делегата XVIII съезда КПСС В.А. Тишкова мы знаем, что только истинных марксистов-ленинцев пускали на работу в Канаду и тем более на съезд КПСС. Уверен, что если бы не развал Советского Союза, то В.А. Тишков все равно работал бы директором института этнографии, потому что человек он грамотный, эрудированный, не ограниченный догмами. Но не все способны так скоро избавляться от «перспектив прошлого». Думаю, что не очень справедливы и замечания по поводу того, что «ни Л.Н. Гумилев, ни Ю.В. Бромлей» не видели в этнологии места «между этносами» или «за пределами этносов». Это были талантливые люди, особенно Л.Н. Гумилев, который как раз растворил этнос и этничность в глобальных процессах развития многоэтнического человеческого сообщества. И был весьма грамотен и более раскрепощен философски, чем многие из нас. Свою теорию этноса Л.Н. Гумилев как раз выводит не из этноса вообще, а из «пассионариев» – личностей, из которых у него и состоят сами этносы. Совершенно отсюда несправедливо замечание: «Им (Гумилев – Бромлей) и их последователям интересен человек в этносе («этнофор»), а не этничность в человеке». У Л.Н. Гумилева этничность вовсе не только признание коллективного тела, а его движение, становление, исходя из энергии прежде всего, повторяю, пассионарной личности как первичной субстанции, которая характеризует в том числе и природу этнического, этнонационального. А вопрос, возможна ли этнология без этноса – не очень корректный. Это чистый экзистенциализм. Культура – понятие историческое и поэтому коллективное, хотя ясно, что ее производителями и воспроизводителями выступают индивиды, в том числе объединенные в этническую, этнонациональную или иную культурную общность. Там, где человек и человеческое, там всегда присутствует и этничность, этнонациональность как одна из форм коллективного, социально-культурного творчества людей. Наука может быть внеэтничной, ибо объект там не человек, а природа. Природа может быть не этнична, хотя и этнос связан с природной зависимостью. Важно и тут искусственно не выстраивать переход от этноса к этничности. Это лишь моменты взаимодействия элементов единой этнической, этнонациональной системы. Переход от этничности к этносу и от этноса к этничности, этнонации – процесс постоянного воспроизводства индивидуальных и коллективных качеств бытия общности людей в этой целостности. Именно на социальной зрелости этновоспроизводства этнос становится этнонацией. Этнонация и этнонациональность – это не только индивидуальная, но и коллективная реальность. А мера ее проявления – «жесткость» или «мягкость» – зависит от самочувствия, обустроенности этнонаций и индивидов данной общности. Уход же от этничности – это всегда утверждение иной этничности, а не ее потеря. Здесь нет пустоты, ибо нет безнациональных людей. Тем более на уровне этнонаций. Эстонцы, литовцы, грузины и другие говорили о равноправии этносов, этнонаций, об «имперской нации» до развала СССР, но как только получили самостоятельность, стали отрицать всякую этничность, кроме эстонской, литовской, грузинской, которую сразу обозначили как нацию-согражданство, нацию политическую. Так и В.А. Тишков, внешне как бы космополит, но он всегда находил понимание и сочувствие национал-шовинистов. Хотя, конечно, по культуре и воспитанию он далек от «Россия для русских», но становится этнополитиком лишь при лозунгах: «Грузия для грузин», «Чечня для чеченцев» и т. д.
Теория нации как согражданства в России, если она строится на отрицании этноса, этнонациональных реалий многонационального народа Российской Федерации, и есть по сути теоретическое обоснование тезиса «Россия для русских». Завтра за этим последуют: «Чечня для чеченцев», «Татарстан для татар» – и пошло, поехало. Поэтому в теориях отрицания этнонаций, кажущихся, на первый взгляд, благополучными, гражданскими, в конечном итоге, к сожалению, оказывается много национал-шовинизма. И не только русского, но и всякого иного, в зависимости от территории его проявления. И тут можно было бы промолчать, если бы это работало на Россию, хотя бы на русских, ибо все, что истинно работает на Россию и русских, работает и на всех остальных. Но, как свидетельствует историческая практика, с подобными теориями дело обстоит как раз таки наоборот. И при этом важно понимать, что крайности и тут ходят парами. Как справедливо отмечает Э. Пайн, срабатывает эффект этнополитического маятника. Это исторически подтверждается развитием этнонациональной сферы в России.
Национал-шовинизм на окраинах сменился национал-шовинизмом центра. Бесконечные ссылки на заявления руководителей республик начала 90-х гг. используются сегодня для накачивания ненависти к народам и республикам, их свержения, при этом не замечается тот факт, что именно руководители республик и автономий, подписав в 1992 г. Федеративный договор, спасли Россию от развала. Некоторые расисты в своих произведениях свергают Абдулатипова за «многонациональность», за «федерализм», как и национал-сепаратисты на местах за Федеративный договор. Расисты отрицают всякие иные этносы, кроме своей «самобытной нации-этноса». Все остальное объявляется попыткой ввергнуть их в дикость, этницизм. Оказывается, мой «этницизм» состоит в том, что я назвал многонациональность России «важным историческим достижением», а русских и других – «россиянами». Для расистов «главная задача национальной политики России – это снова сделать Россию русской страной». По их подходам получается, что остальным тут делать нечего[43]. Более агрессивной формы инициирования национал-шовинизма и национал-сепаратизма одновременно трудно придумать.
Получается, что люди боятся выделить, исследовать специфику, самобытность этноса, этнического, этнонационального, называя это этницизмом и утверждая на их месте растворение, ассимиляцию и расизм. Эти мысли прослеживаются во многих весьма «благополучных» на первый взгляд изданиях. И перспективная задача формирования гражданской нации в России от этого только затрудняется в своем решении. Ибо вызывает много подозрений.