-Я хотел сказать тебе спасибо, - начал Феликс, - за то, что ты меня спасал постоянно. За то, что дотащил меня до города. За то, что не дал сгинуть на полдороги.
-Это было бы неплохо, - улыбнулся я, - но что у тебя есть?
У меня на груди болтался бэйджик с моим именем, который пришлось прицепить на проходной. Он был неудобен, и складывалось впечатление, что мне его прицепили прямо на сосок.
Фен положил свои холодные, как у мертвеца руки, мне на плечи, а затем переместил их на шею и я почувствовал прикосновение утопленника. Это охлаждало и в жаркий летний день приносило облегчение.
-Это поистине царский подарок. Я даже не знаю чем смогу тебя отблагодарить за это.
Я продолжал смеяться, наблюдая за тем, как он пристально смотрит на меня.
-Феликс, - спросил я, - а почему тебя такие холодные руки?
-Чтобы лучше чувствовать тепло других, - пошутил он.
Я поддержал:
-А почему у тебя расширившиеся зрачки?
Приглядевшись, я заметил, что его зрачки действительно расползлись по глазному яблоку и не мигающее смотрели на меня.
-Чтобы лучше тебя видеть, мой друг.
Мне стало не по себе:
-Ты наркотой, что ли закинулся? Э, друг, это без меня!
Он проговорил, растягивая тонкие сизеющие губы. Когда смотришь на Фена так, без украдки и косого угла, а прямо глаза в глаза, замечаешь какое неприятное, отталкивающее лицо у зомбиведа. Лицо висельника, утопленника, мертвеца. Но при этом не раздутое, а наоборот, как будто потерявшее полные черты и сузившееся, заострившееся. Так остро и чисто выглядит иногда лицо человека, умершего естественной смертью.
-Феликс, ты меня пугаешь.
Он ощерил мелкие зубки:
-Я знаю.
Затем он дернул руками, и я даже не успел вскрикнуть.
Я всегда смеялся над глупостью, но, похоже, и у нее тоже оказалось чувство юмора.
Глава 20
Что-то лопнуло, как туго натянутый канат и мертвый сталкер упал на пол, играя в младенца, свернувшегося в позу эмбриона.
Феликс, криво улыбаясь, как разрезанный ятаганом, смотрел в лицо издохшего друга. В юношеском лице, не лишенном героизма и отпечатком русской грусти, родом откуда-то из-под Рязани, выразилась вся национальная предсмертная палитра: раскрытое, слегка возвышенное в глазах непонятное удивление. Как, откуда? Со мной ли? Почему, я же так жить хотел, столько всего... но, не успел... Бог с ним.
С наслаждением, не соответствующим процедуре, Феликс Викторович снял, с упавшего за стол тела бэйджик с именем владельца. По-прежнему ухмыляясь, он прицепил его себе на грудь. Теперь он снова был Иваном.
В дверь постучали. Человек заканчивал свое преображение, накинув на голову капюшон.
-Да-да?
Женский голос пробормотал:
-Простите, Иван... Вас ждет Еремей Волин. Заседание вот-вот начнется.
Феликс улыбнулся:
-Скажите ему, что я вскоре буду.
Он снова посмотрел на распростершего крыла парня. Жаль, что пришлось его убить, он был неглуп, хоть и самолюбив. Путешествовать вдвоем было всяко интересней и веселей, чем в одиночку, когда Феликс командовал уничтожением Чанов. Он не замечал, думал мужчина, как я исчез из коллектора, где нас держали работорговцы, чтобы уладить кое-какие дела в Новозомбиловске. И про мое спасение из той опасной телеигры поверил. Он ловко спасся из той засады, когда я обеспечивал этому вояке победу на выборах, хотя его бы и не сожрали, только напугали - я бы не позволил. Вообще, было забавно наблюдать за тем, как пешка учит игре ферзя. Я привык заканчивать партию красивым и эффектным жестом. Жаль, что так и не узнал твоих мыслей о том, почему появились мертвецы. Правда, ты все равно бы ошибся, поверь.
-Прощай, Иван. Извини меня, но я люблю путешествовать людостопом.
Мертвый человек не отозвался.
Зал, все бесстыдство которого выгодно подчеркивали софиты, был подвязан людьми, как галстук у подбородка. Две сотни партийцев, банкиров, чиновников, видных деятелей культуры и науки, цвет и пыльца Новозомбиловска устроились в цвета крови креслах, чтобы присоединиться к торжеству Партии Живых.
Рослые мужчины в военной форме застыли с автоматами на перевязи по периметру обшитых мягким сафьяном кресел. По древней русской традиции на демократических выборах побеждал тот, кто мог подтвердить свободное волеизъявление народа готовностью узурпировать это право и отстоять его от других нахалов автоматными стволами. Так как в стране обстановка сохранялась чрезвычайная, то совесть людей была чиста от такого нарушения всякого мыслимого права.