С диким скрежетом, точно тупой нож, который соскабливает пригоревший жир со сковороды, автобус, легший на левый бок, протащило по пускающему искры асфальту. Люди, как оторванные от грозди виноградинки, скатились по салону. Только старушки, еще по советской привычке, свято исполняющие все пункты инструкции, теперь болтались на ремнях.
Шаркнув ножкой, машина остановилась. Пустоту от исчезнувшего противного скрипа заполнили получившие четкость и наполненность стонущие голоса, матюги, подвывания простых русских женщин, которые, конечно, и коня на скаку остановят, но и в истерику от пустяка впадут.
Мертвецы, а я зажат в плотных тисках из стонущих тел!
С одного из стекол при падении сорвало сетку и само оно вывалилось, откуда в закружившей голове улыбнулись небеса. Мутило и тошнило, но я знал, что чем раньше отправлюсь от шока и выползу из автомашины, тем больше шансов остаться в живых. Сорвав с плеча военного автомат, я устремился вверх, стаскивая со своего пути переломанные тела. У меня все было цело, кроме вышибленного из легких духа. Ботинки упирались в мягкое, я подтягивался о тела и, хрипя, как в рукопашной, двигался к цели.
-Аааа, – простонал дед, – ааамериика.
Когда я почти покинул салон, он только начал оживать и наполняться ужасом.
Я выполз наружу, как таракан и сразу же постарался убраться в сторону, подволакивая за собой украденный автомат. О том, чтобы спасти свои пожитки не могло быть и речи. Я даже не оглядывался, предполагая, что то, что смогло опрокинуть на бок автобус, явно не миролюбивого порядка. Было бы прекрасно, если бы я просто ушел живым из устроенной буйными засады.
Я обернулся и увидел, как мертвецы, сдирая с окон сетку вместе со своими гнилыми пальцами, которых тонкая рабица продирала до костей, кулаками разбивают стекла и проникают внутрь расчлененной туши транспорта.
Возможно, это была прекрасная баталия: десятки разъяренных солдат противника, небо в лазуревых эполетах, крики заживо поедаемых людей и фонтаны крови из бедренных, сонных, подколенных артерий, и все побоище выло, дергалось и умирало около перил моста, пролегшего меж полупопец холмов. Мелкая речка текла задом наперед, и если бы на месте происшествия находился художник или мастер слова, в чьих силах сделать мимолетный момент вечностью, то получившаяся картина неминуемо бы стала классикой сурового и беспощадного Зомбикалипсиса.
-Ух, ты ж, – здесь последовал мой мат, – ты, – снова мат, – на, – заключительное ругательное слово.
Я пятился назад, пытаясь сосчитать нападавших. Около тридцати трупаков, среди которых я заметил породу, кою раньше нигде не встречал. Это были огромные, под два метра существа, в прошлом явно боксеры тяжеловесы или сумоисты, которых после смерти раскормили на мертвечине так, что они стали весить чуть ли не в два раза больше. Все ушло не в мозг, а в мышцы.
Бодибилдеры, не жрите стероиды и метан, жрите людей!
Бугаи имели крепкие, обросшие мышцами ноги, что позволяло им развивать большую скорость. Видимо они, выбежав из засады, клином ударились о боковину автобуса, завалив его на бок. Теперь мне стала ясна тайна, откуда в речушке столько затопленных легковушек. Если здоровяки сообща смогли сшибить многотонный автобус, то, как кувыркались машины с водителями?
У них есть ценные вещи подумалось мне. Надо будет после пошарить.
Зомби выкидывали хнычущих и отбивающихся людей из автобуса и те, описав в воздухе кричащую дугу, падали в скопления жирных уродов, которые раздирали умоляющих их не трогать людей на части. Это была намеренная кормежка вожаков стаи лучшими кусками мяса. Кувыркнулся вырванный из рук матери ребенок, его хватило буквально на один зубок довольному гиганту.
Мертвецы как будто понимали, что если они не будут кормить своих забойщиков, то хуже будет кормиться вся группа. Одна плачущая старушенция, не забывавшая креститься, увидела меня вдалеке с автоматом и завопила:
-Ах ты окаянный, у солдатика то автомат забрал, а сам не стреляет! Фашист!
Я, честно, не понял, какое я отношение имею к коричневому движению, чего не поняли и зомби, и, словно требуя разъяснений, повернули свои мертвые, бледные и проеденные тленом головы ко мне.
-Молчи бабка!
Первым моим желанием было выстрелить в нее, но я передумал.
Я повернулся и задал такого стрекача, что подивился бы сам знаменитый спринтер Усейн Болт. Будь на месте живых мертвецов обыкновенные люди, мой автоматик и то бы не пригодился, а чего уж говорить про дохлых с такими бугаями. Асфальт за мной забухал, словно в него долбили молотобойцы, и через плечо я увидел, как за мной бежит один из тех форвардов с массой за двести килограмм.
Интересно, как это выдерживает его сердце?
Я, обернувшись, вскинул к плечу автомат и выплюнул из его дула две короткие очереди. Пули, как жужжащие осы, выметнувшиеся из порохового облака, впились в грудь мертвеца, который даже не остановился на бегу ко мне.
Спусковая скоба еще долго клацала впустую, когда я, израсходовав весь боекомплект, непонимающе смотрел, как на меня по-прежнему бежит эта гора дохлого, воняющего мяса. Если это существо живет по людской механике, его члены движет кровь, а кровь перегоняется сердцем. Но я самолично видел, как всадил пуль двадцать в левую сторону его груди!
-Арр-р-р, – раздался крик отечественного Халка, – арр-р-р!
Куда бежать? Этот извечный вопрос русской интеллигенции, грыз меня насущней, чем сомнение о том были ли американцы на Луне? Если драпать по суше, эта махина меня догонит в два счета и свернет шею. Высушит и вы.... Брошенный автомат врезался в рожу мертвеца, тупо мигнувшего выпученными фарами.
-Банзай!
Последнее, что я увидел, бросившись рыбкой в речку, так это то, как бугаи тащат вверх по холму запечатанные ящики и кейсы с бюллетенями по голосованию. Это настолько меня поразило, что я не заметил жгучей, надувшейся как пузырь, боли от того, что брюхом плюхнулся на это мелководье.
Что они будут делать с этими листками? Употребить их по назначению и подтереть задницу – это единственный способ для пролетария смешать с говном депутата. Или обклеить стены вместе обоев? Салфетки на званных обедах? Ведь неважно кто и как будет голосовать, важно, кто и как будет считать. Несильное течение подхватило ошеломленного меня и мои мысли и понесло от места бойни. Я проплыл мимо воткнувшегося в мягкий песок автомобиля и встретился с белыми глазами человека, сидевшего за рулем. Белыми они были от того, что в глазницах копошились одуревшие, жирные слизни. Белесое тело напоминало женскую кожу, не тронутую загаром. Синеет немного. Я зацепился за дверь и решил передохнуть и понаблюдать за буйными.
А понаблюдать было за чем. Огромные, как мегалиты, зомби выстроились у ограды моста и с ненавистью наблюдали за мной. Между нами было метров двадцать, не больше. Зомби часто и тяжело дышали, успевая сделать за один мой вдох, целых три. Какой же у них метаболизм и сколько же им надо жрать, чтобы остаться живыми и энергичными? Приблизительные ответы поражали.
-Подавитесь старыми вонючими бабками, суки! Вам не отведать моей нежной мужской плоти!
Толи это так разозлило буйных, толи то, что они были безумно голодны, повинуясь мучающему их метаболизму, но гнавшийся за мной гигант с ревом спрыгнул в воду. До этого я никогда не видел, чтобы буйные заходили в воду. Возможно они, как средневековые рыцари, не хотели смывать с себя благодать. Или вода охлаждала их. Логично было предположить что как-то держаться на воде они умели, раз не разучились ходить и бегать.
Когда на тебя надвигается опасность, готовая убить или искалечить, главное сохранять твердость ума. Страх и ужас вовсе не одно и тоже. Страх выплескивает в кровь адреналин, отчего у организма появляется шанс на спасение, а ужас, этот предательский, дремотный и животный ужас, парализует тело, делает тебя легкой добычей.
Решение пришло на ум само собой. Я с трудом, преодолевая ржавчину и сопротивление воды, распахнул автомобильную дверцу. Гоня прочь тошноту и, смотря на то, как делятся на два оставшиеся между мной и монстром метры, нашарил размякший ремень безопасности, щелкнул застежкой и вытянул неприятно чавкающего гнилью мертвеца наружу. Он был раздут, словно заражен бубонной чумой и меня вырвало, когда его голова ткнулась прямо о мой рот. Что было сил, я толкнул мертвеца вперед, прямо к надвигающемуся здоровяку, а сам нырнул в сторону.