-А документы у вас в порядке, а то проверяют. Нет, мужики, мне то что, я вижу вы нормальные ребята, но там у них порядок, проверка. Шмонают.
-Слушай, – изменил я тон и нагнулся к нему, – выручи. Не все в порядке у товарища с документами, потерял, когда убегали. А нам возится на КПП не с руки, его еще посадят до выяснения.
Я протянул в руки фермеру тот дорогой сенсорный телефон, который вытащил из кармана парня, пришедшего на пламя костра. Я успел очистить его, и он выглядел более-менее прилично.
-Разреши как-нибудь вопрос, а? А это себе возьмешь.
Он изучил технику, одной рукой управляясь с рулем, пожал плечами и вернул мне темную безделушку. Треугольные боковые стекла машины резали воздух, и этот нехитрый кондиционер здорово охлаждал. Только Фен, казалось, замерз и кутался в свои грязные одежды. Сменяющийся за окном диафильм пейзажа больше не привлекал меня. От решения фермера зависело очень многое, и, похоже, он не согласился иметь проблемы с законом.
-Так что, поможешь нам? Можем денег накинуть еще немного...
Он сказал:
-Убери эту хреновину, что я не мужик что ли, не помогу? Все будет правильно, вы не высовывайтесь сильно. Улажу.
Мы коротали время до блокпоста разговорами. Семен рассказывал о том, что изменилось в городе с момента, когда округа была еще очень безопасна, и я беззаботно уехал на велосипеде на промысел. В последнее время участились случаи разбоя на трассах. Неизвестный просил сердобольного водителя подвезти до города, а в пути расправлялся с шофером. Кроме того, я узнал о том, что НГПУ, где учился Феликс, недавно познал на себе ярмо болезни. Так как ВУЗ считался одним из крупнейших за Уралом, и в нем училось без малого двадцать тысяч студентов, то недуг значительно прошелся и по учащимся. Многие из них стали овощами и по старой привычке продолжали каждое утро ломиться в вестибюль учебного заведения. Так что чернорубашечные охранники не успевали их выписывать обратно на улицу. Вооруженная охрана была поставлена и у других корпусов: института искусств и физкультурного. Они были выстроены в городе отдельно, чтобы художникам никто не мешал творить и чтобы спортсмены не избивали будущих педагогов.
-Слышал, Феликс, – спросил я, – твое место учебы разгромили? Наверное, друзья погибли. Жалко.
-Да, – безразлично сказал он, – жалко.
-Еще выборы на носу, – продолжал фермер, – через два дня. Я уже по открепительному удостоверению проголосовал.
-И за кого, – оживился учитель, он очень любил политические темы. Чем меньше человек значит в мире политики, тем больше он любит о ней рассуждать, – За Здоровую Россию?
Салон машины покрыла отборная трехэтажная ругань.
-Да чтобы я еще раз за них голос свой отдал? Воры! Казнокрады! Работать не дают! Я за Партию Живых проголосовал. Ихний главный, Волин Еремей, сразу видно – мужик, а не сопля глистастая в очках.
Я вдруг подумал о том, что за время нашего путешествия зомбивед ни разу не пожаловался на то, что у него отсутствуют очки, и он плохо видит. Я украдкой посмотрел на него, он засматривался на по-прежнему голубое небо, не думающее прикрываться облаками. Странный, покорный спутник достался мне в напарники. Интересно, если бы сейчас мы не встретили с машину, я бы пожертвовал им ради своего спасения? Оставил бы на съедение мертвецам?
Скорее всего, да. Это было и казалось намного естественней и логичней, чем тогдашний безрассудный поступок на теле-шоу. Происходящее мне казалось диким и бесчеловечным, подстроенным и искусственным. Смалодушничать там, значит прогнуться под выстроенные кукловодом правила. А борьба в естественных условиях совсем другое дело. Здесь выживает сильнейший, хитрый, ловкий. Здесь сценарист – сама природа и продюсер – природа. За то что выжил, испытываешь не угрызения совести, а гордость.
-Элеваторы пустовать будут перед зимой, я вам говорю. Засеяли кое-как, а соберем еще хуже, хоть на коней пересаживайся. Будет голод зимой. И холод. Вы ребята, если в городе зимовать будете, позаботься загодя о дровах. Нарубите, где сумеете, иначе околеете с нашими сибирскими морозами. Топлива мало.
Город и так практически облысел за эту зиму, когда горожане вырубили многие зеленые насаждения и сожгли их в самодельных печках.
-Слушай, Семен, – спросил я, – а как ты думаешь, из-за чего это произошло?
Он подумал и изрек:
-Хрен его знает. Слишком много людей от труда отлынивало, все в менеджеры и управленцы. А когда человек не трудится из него всякая чернота вылазит. Я так думаю.
Блокпост представлял собой сложенные из мешков с песком укрепления, из-за которых торчали носики пулеметов, направленных на трассу. Как сороконожки стояли боевые машины пехоты. На броне курили солдаты. За спинами охранения виднелись пригородные строения – малоэтажные здания и старенькие хрущевки. На проверочном пункте скопилась небольшая очередь, которая, впрочем, быстро продвигалась вперед. От дорожной развилки то и дело трогались боевые машины, уходя на прочесывание местности вправо и влево. В глубине блокпоста были разбиты выцветшие, болотного цвета палатки. Тарахтели дизели и от солдатского лагеря чадил дым походной кухни. Прохаживались откормленные солдаты с автоматами на перевязи.
-Сидите тут.
Семен вышел поговорить с подошедшим к нему офицером. Ободряюще похлопал его по плечу, взмахнул руками. Военный слушал, затем крикнул к себе солдата, которому Семен с видимым удовольствием вручил ведро картошки, которое извлек из багажника. Мы в это время сидели ниже травы, тише воды. Лишь мимоходом оглядев нас и, наверное, убедившись, что мы не бородатые террористы с автоматами, он больше не удостаивал нас вниманием.
Мы миновали укрепление без проблем, дальше нам встречались подобные, но менее укрепленные объекты. По бокам вырастали дома, и улица наполнялась людьми. Живыми. Многочисленными. Настоящими людьми.
-Вас где высадить?
-Да прямо здесь, – не веря своей радости, ответил я, – спасибо Семен огромное. Ты нас дважды спас.
-Да без проблем, – он пожал нам на прощанье руки и укатил на своей видавшей виды Ниве дальше.
Вот так просто и бесхитростно было прощанье с человеком, который сохранил наши жизни. Даже как-то неудобно вышло, но меня обуревали счастливые чувства по поводу того, что мы все-таки сумели, все-таки выжили, пришли!
Хотя это как посмотреть. Нас высадили на окраине левобережного Новозомбиловска. Первомайский район, где умереть от обколовшегося наркомана было более реальным, чем быть загрызенным вне города зомби.
-Добро пожаловать домой, Феликс Викторович, – со слезами на глазах сказал я, – дом, милый дом!
Мимо прошкандыбала стайка личностей в спортивных костюмах и семечках в руках. На траве, сонно поглядывая на проезжую часть, разлеглись ранние пьяницы: школьники, потягивающие энергетические коктейли, мужики с пивом и старики, почтенно кушающие беленькую. Наглядная картина преемственной деградации, которую всегда можно было наблюдать на левом береге Новозомбиловска. Я с удивлением заметил, как пенсионеры поили водкой насильно усаженного с ними овоща. Он пускал слюни, раскачивался из стороны в сторону и крепко сжимал выданный ему граненый стакан.
Не иначе генная память.
На бетонный бордюр, выросший на зеленом косогоре задумчиво испражнялся молодой человек, одной рукой запрокидывая над горлом бутылку, а другой выписывая желтые кренделя.
-Смотри, – сказал я Феликсу, – посредник.
Паренек, закончивший пить пиво и писать, повернулся и посмотрел на нас мутным взором:
-Ты че на, за, пля, сюда, нах, смотришь!
Я, вкушая дорогую слуху речь, зажмурился, как от ласкового слова. Теперь я окончательно понял, что мы дошли до города! Да здравствует Затулинка с ее дремучими, неотесанными нравами
Глава 19
В целом Новосибирск не так сильно изменился. Стало намного меньше людей и намного больше полиции. Позакрывались многие превилигированные магазины, мало кто покупал в условиях кризиса шмотки за десятки тысяч рублей. Хотя и такие находились, но разгневанные горожане не хотели видеть, что те, кто был богат до зомби, лишь приумножили свое богатство с их появлением. В вагонах метро присутствовал вооруженный конвой. Мы с ветерком прокатились по прохладной подземке, которая сбила с нас нескончаемый солнечный жар. Интересно, как от нас пахло? Последний раз мы мылись еще в языческой общине, когда они устроили нам баньку. Причем мылся только я, Феликс отказался. На каждой станции, от Площади Маркса до Заельцовской обосновались дополнительные гарнизоны дорожной полиции.