Один из подростков, широкий и приземистый как комод, подволакивающий ногу в рваных и окрашенных красным джинсах, серьезно произнес:
-Живые не боятьс-ся нас?
Вся компания завыла, в том числе и мертвые дамочки, волосы у которых были зафиксированы лаком в грозные катухи. Выключилась подвывающая музыка на мобильном телефоне.
Комод продолжил:
-Это с-скамейка для мертвых...
Фен, почему-то расслабившись, проявил храбрость:
-А где это на ней написано?
-А вон там, с-сзади, – он тянул согласные по последней моде, утверждавшей, что мертвые разговаривают так и только так. Наверное, для него было бы новостью, что убитые вообще никак не говорят.
Я обернулся и с удивлением увидел, что на спинке и в правду написано: “Скамейка исключительно для мертвых граждан Новозомбиловска”.
Сказать, что во мне кипел гнев, было бы неправильно. Во мне кипела жажда убийства. Это как упрекать солдат, что они плохо сражаются, ни разу не побывав под огнем! Как судить о Бахе, слушаю только Диму Билана. Проклятая советомания, когда каждый мнит себя вселенским гуру, который лучше других знает, что и как делать. Я был уверен, что как только оторву нос ближайшему псевдомертвецу, он заголосит и позовет на помощь мамочку.
Мысль в моей голове хотела получить развитие в человеконенавистническом ключе, но я, представив, что если бы какой-нибудь буйный, когда я был готов его расплескать арматурой по сторонам, вдруг заорал бы “Мама! Мамочка!” и принялся бы слезно молить меня о снисхождении, я громко захохотал, хлопая себя по ляжкам.
-Ему с-смешно, – покачал головой та же часть мебельного гарнитура, – я думаю, он не понимает, что мир теперь принадлежит мертвецам.
Вообще существовало много народившихся субкультур, так или иначе связанных с мертвой напастью. Кто-то видел в мертвых непостижимую эстетику, а вершиной желания таких людей было стать мертвецом. Для них существо, писающее в штаны и с опарышами в анусе, было вершиной готической культуры. Другие упивались агрессией буйных и бессознательно копировали их поведение. Появилось много альтернативных групп, поющих о мертвецах и снискавших в столицу большую известность. А позеры, которые стояли перед нами, не знали, что отхватить от той пикантной для молодежи темы, поэтому превратили себя в ходячую, смешную биллеберду.
-Мы вас с-сожрем...
Тут, надо сказать, я раскрыл в удивлении рот. Потому что Фен.... тихий и спокойный Феликс Викторович, вскочил и подлетел, как на крыльях любви, к говорившему главарю и отвесил ему такой смачный пинок в пах, что я отчетливо услышал, как чавкнули, превращаясь в омлет, семенные железы мертвеца.
-Ууууу-аа-а-а-а, сука!!!
Я так и знал, что это не мертвецы, гы-гы. Фен, победно оглядывая кучку опешивших неформалов, произнес:
-А знаете ли вы, дорогие мои друзья, что зомби не чувствует боли? Однажды, мой друг, который сидит на скамейке, отпилил одному из них ногу и этой ногой пытался забить его до смерти и при этом испытуемый даже не закричал! И кровь почти не текла, вязкая.
Кто был менее пьяным, смекнули к чему идет пьеса и поспешили удалиться (забыв про свое ковыляние) с театра будущей баталии. Я похвалил друга:
-Совершенно правильно коллега. Самый верный способ проверить стоит ли перед вами зомби – это пнуть его по эээ... ну...
-Гениталиям? – заботливо подсказал какая-то девушка с жесткими иероглифами на голове.
-Да-да, благодарю. К сожалению, способ не действует, если перед вами находится девушка.
-А что тогда? – с благоговейным и надуманным ужасом вопросила неформалка, – ведь не будете же вы всех пинать?
Я утвердительно кивнул, доставая травматический пистолет:
-Конечно. Я просто стреляю им в живот.
Я сделал вид, что что-то достаю из-за спины. Ни дать ни взять орудие труда. Лица молодняка стали еще бледней, а рты копировали букву “о”. Фен воздел руки к небу, страшно закричал, будто бы пародируя индюка, затопал ногами и стайка неформалов, подхватив под руки плачущего от боли предводителя, унеслась куда-то по своим неизвестным, мертвячьим делам.
Феликс сел обратно и я с благодарностью пожал ему руку.
-Ну, ты дал. Откуда в тебе столько злости?
-Не люблю неправды, – уклончиво ответил он, – вырядились как на фестиваль уродов, как будто насилия в мире мало.
Ага, только что его, насилие, умножал.
Через несколько минут к нам подошел наряд полиции. Мы напряглись, но вместо наказания мы получили благодарность о том, что проучили зажравшихся подростков, которых тронуть, увы, они не имели права.
Моя жизнь не успела впасть в привычное русло, когда Феликс, раздобыв на дворовой распродаже, которую теперь часто устраивали домохозяйки, приличную одежду, не явился ко мне домой. Недавно он сердечно поблагодарил меня за спасенную жизнь и ушел, уверив, что у него есть неотложные дела у сыскавшихся в городе родственников. Вчера проходило голосование по Новозомбиловску, на которое я благоразумно не явился. Ко дню выборов, к которым у меня, как у всякого здравомыслящего русского человека был выработан вековой скептицизм, скукота, казалось, проела плешь на макушке. Передо мной встал даже вопрос о поиске работы, ибо находясь в здравом уме, я понимал, что ни за что не полезу больше на промысел в область.
Именно в этот день ко мне пришел Феликс и сказал:
-Хочешь подзаработать?
Не нужно пояснять, что я ответил да.
Я никак не мог понять для чего мы пришли в этот дом культуры, обильно украшенный флагами, словно наступила питейная майская неделя. Город был переполнен полицией, а улицы перекрыт для движения транспорта. Как мне пояснил Феликс, предстояла какая-то бумажная волокита, за которую новоиспеченная и победившая на выборах Партия Живых теперь хорошо заплатит. На входе ко мне, сверившись с паспортом, прикололи бэйджик с моим именем. Я теперь был Иван в квадрате.
Но во мне по-прежнему кипела жажда не такой рутиной работы. Да и еще бы, как может человек, который больше привык отмахиваться железным прутом от наседающих мертвецов, спокойно сортировать бумажки, точно какой-нибудь затюканный клерк?
Мы поднялись на второй этаж и проследовали в небольшую комнату, в которой стол был завален бумагами.
-Что мы здесь делаем? – спросил я, – пошли в бар, потравим истории, а нас бесплатно угостят пивом. Оно дорогое, так как ячменя стали намного меньше сеять.
-А я думал, все пиво делают из ослиной мочи, – хохотнул Фен и подошел ко мне, – ты сейчас все увидишь, Вань.
Внутри здания гудели голоса растревоженного человеческого улья. Там шел какой-то шутовой концерт или митинг, что в государстве российском не сильно различалось. Проигравшие здороворосы спешили послать, куда подальше свою бывшую партию, и, видимо, становились неофитами Партии Живых.
-Я хотел сказать тебе спасибо, – начал Феликс, – за то, что ты меня спасал постоянно. За то, что дотащил меня до города. За то, что не дал сгинуть на полдороги.
-Это было бы неплохо, – улыбнулся я, – но что у тебя есть?
У меня на груди болтался бэйджик с моим именем, который пришлось прицепить на проходной. Он был неудобен, и складывалось впечатление, что мне его прицепили прямо на сосок.
Фен положил свои холодные, как у мертвеца руки, мне на плечи, а затем переместил их на шею и я почувствовал прикосновение утопленника. Это охлаждало и в жаркий летний день приносило облегчение.
-Это поистине царский подарок. Я даже не знаю чем смогу тебя отблагодарить за это.
Я продолжал смеяться, наблюдая за тем, как он пристально смотрит на меня.
-Феликс, – спросил я, – а почему тебя такие холодные руки?
-Чтобы лучше чувствовать тепло других, – пошутил он.
Я поддержал:
-А почему у тебя расширившиеся зрачки?
Приглядевшись, я заметил, что его зрачки действительно расползлись по глазному яблоку и не мигающее смотрели на меня.
-Чтобы лучше тебя видеть, мой друг.
Мне стало не по себе:
-Ты наркотой, что ли закинулся? Э, друг, это без меня!
Он проговорил, растягивая тонкие сизеющие губы. Когда смотришь на Фена так, без украдки и косого угла, а прямо глаза в глаза, замечаешь какое неприятное, отталкивающее лицо у зомбиведа. Лицо висельника, утопленника, мертвеца. Но при этом не раздутое, а наоборот, как будто потерявшее полные черты и сузившееся, заострившееся. Так остро и чисто выглядит иногда лицо человека, умершего естественной смертью.