Ей повезло: Себастьяна удалось застать дома. Еще бы, учитывая, что в последние несколько дней он вообще никуда не выходил, пытаясь справиться с жесточайшей депрессией самым простым способом - методично напиваясь или чередуя виски с наркотиками. Самое ужасное заключалось в том, что облегчения, даже временного, не приносило ни то, ни другое. Лора едва узнала его - страшно осунувшийся, с трехдневной щетиной на щеках, он выглядел постаревшим лет на десять. Пару секунд она молча стояла перед Себастьяном, а затем стремительно рванулась к нему, в полутьме они целовали друг друга жадно и безудержно. Их нетерпение стремительно нарастало. Груда сброшенной на пол одежды, руки, жадно исследующие тело партнера, почти маниакальное, неуправляемое желание найти, дотронуться и попробовать на вкус каждую его частицу. Его губы у нее на груди, на животе, между ног. Она ловит ртом его возбужденную плоть. Спина Лоры прижата к двери, она падает на колени и лихорадочно совокупляется с ним, содрогаясь всем телом и выплескивая в крике разрядившуюся страсть.
Они разъединились и лежали оба на животе, глядя друг на друга. Лора встала на четвереньки и принялась кружить около него, поглаживая, пощипывая и вылизывая Себастьяна со всех сторон. Ухватив ее за волосы и вдавив головой в ковер, он оседлал ее сзади. Вывернувшись, Лора изменила позу и оказалась лежащей на спине и прижатой к полу всей тяжестью мужского тела. Его поцелуи стали резче, они начисто утратили сладость, сменившуюся привкусом мрачного отчаяния.
Теперь она смотрела на него: волосы прилипли ко лбу, руки дрожали под весом его тела. Глаза Себастьяна закрылись, горло выгнулось дугой, мускулы напряглись. На лбу выступила испарина, мгновение - и они оба вновь оказались в невесомой пустоте острого наслаждения. Наклонившись, Лора поцеловала Себастьяна в поднятое навстречу ее губам лицо, провела пальцами по щеке, чувствуя, как под ними растворяется напряженность отчаяния, накопившаяся за время разлуки. И снова он овладел ею, издав звериный крик, слившийся с ее воплем в порыве дикой гармонии, а затем вырвавшийся, как птица, из открытого окна и растаявший в синей металлической ночи.
Член комиссии
Вернувшись как-то домой из магазина, Фрида Григорьевна, к своему изумлению, обнаружила следующую картину. Ее супруг, уважаемый человек, доктор психиатрии Абрам Львович Кац, в чем мать родила вниз головой висел на шведской стенке, купленной недавно для внучика Павлика.
Фрида Григорьевна всплеснула пухлыми ручками и воскликнула:
- Да что ж это такое, Абраша? Как тебе не стыдно! Слезай сейчас же! У тебя-таки сделается удар, и так вон вся морда уже багровая!
Но супруг в ответ даже не шелохнулся, сурово поглядывая на Фриду. Менять позу он явно не собирался.
- Послушай, ты бы хоть в трусах туда залез, что ли, - продолжала женщина. - Это безобразие. Разврат. Да ты с ума сошел, Абраша! Где же видано, чтобы светило психиатрии, член комитета по нравственности, и вдруг такое вытворял!..
- Это не врите, - погрозил ей пальцем Абрам Львович, ехидно и торжествующе ухмыльнувшись, - да, я член, но абсолютно неэрегированный! Даже не полуэрегированный! Какие ко мне могут быть претензии?
Фрида Григорьевна начала осознавать, что с рассудком у ее благоверного действительно непорядок, и решила принять силовые меры воздействия. Женщина она была дородная, крупная, физически справиться с тщедушным Абрашей, на целую голову ниже нее, могла запросто. Поэтому она рванулась к супругу и попыталась стащить его со стенки. Мощные груди Фриды заколыхались где-то на уровне его живота, но тут Абрам Львович завопил не своим голосом:
- Не трогайте меня!!! Интромаммарные и интрофемаральные контакты запрещены! Это порнография!!!
Несчастная женщина стянула с кровати покрывало и собралась было обмотать его вокруг бедер в одночасье свихнувшегося мужа, чтобы хоть срам прикрыть, но Абрам Львович бурно воспротивился:
- Никаких цветовых нашлепок и ретуширования изображения! Под суд пойдете у меня! Лицензии лишитесь! Весь тираж арестую!
Фрида Григорьевна зарыдала. Ведь как чувствовала, что работа в Комитете по нравственности Абрашу до добра не доведет. Еще бы, это какая психика выдержит, по десять часов в день просматривать сомнительные журнальчики и видеокассеты, стараясь выловить в них все нарушения им же самим сотоварищи придуманных нюансов, которые определяют тонкую грань между эротикой и порнографией?..
- Но как же, - беспомощно всхлипнула Фрида, все еще надеясь на чудо, - скоро Павлик со школы придет, а ты тут висишь...
- Никакой педофилии, - зарычал Абрам Львович, страшно вращая глазами, - даже упоминания! Сколько лет вашему Павлику? А?! То-то же! Рано ему еще смотреть на члена!
Тут Фрида Григорьевна схватила стоявший в углу веник и стала надвигаться на Абрама Львовича, будто рассчитывала с помощью этого сомнительного орудия смахнуть его со стенки.
- Тк-тк-тк-тк, - удовлетворенно зацокал супруг, - флагелляция и садомазохизм относятся к эротике, это вполне допустимо. Главное, чтобы никаких контактов, зарубите себе на носу!..
Оставалась последняя возможность: немедленно позвонить кому-нибудь из коллег Абрама Львовича и обратиться за помощью к ним. Вдруг еще удастся обойтись без вызова бригады санитаров?.. Выносить сор из избы Фрида Григорьевна категорически не хотела. Трясущимся пальцем она набрала номер Османа Измаиловича Фарухова, еще одного из комитетчиков...
Но увы. Фрида Григорьевна не знала, что господин Фарухов сейчас очень занят и не может подойти к телефону. Предварительно прижав к носу собственной жены тряпочку с хлороформом и дождавшись, пока Фируза начисто вырубится, Осман Измаилович вооружился портняжной иголкой, суровой ниткой и стал аккуратно сшивать ей половые губы.
- Теперь порядок, - бормотал он между делом, - никакой вам нарочитой демонстрации, все прикрыто, все пристойно...
Телефон в его квартире надрывался еще долго, однако мужественный борец за нравственную чистоту, настоящий джигит Фарухов не обращал на него никакого внимания. У него были дела поважнее.
Африканский сувенир
Даже на фоне довольно свободных нравов французского двора чета де Доссе умудрялась эпатировать свет. Маркиз и маркиза, что интересно, нежно любили друг друга, но при этом не скрываясь обзаводились каждый несколькими любовницами и любовниками, коими к тому же время от времени обменивались либо и вовсе развлекались все вместе, к обоюдному удовольствию.
Маркиз Альбер де Доссе был страстным авантюристом, человеком чрезвычайно отважным, и даже совершил несколько опасных и длительных морских путешествий в африканские колонии, откуда и привез чернокожего юношу по имени Нджомонго. Само собой, выговорить такое сочетание звуков решительно невозможно, а потому молодой человек по прибытии во Францию тут же получил куда более благозвучное и простое имя Рене. За время путешествия маркиз необычайно с ним сдружился, а уж супругу Альбера таковая диковинка немедленно привела в неистовый восторг, и юный Рене удостоился самого пристального внимания ветреной и страстной Николь де Доссе, а также ее сводной сестрицы Доминик. Ну и было за что. Симпатичный гигант с блестящей гладкой кожей, черной, как небо его далекой родины ночью, ослепительным жемчугом ровных крепких зубов, нежно-розовыми ладонями и устрашающих размеров мужскими достоинствами одним своим видом был способен покорить и довести до экстаза женское сердце, тело и душу. Альбер де Доссе, хоть и был тоже, несомненно, хорош собой, ладно и пропорционально сложен, ловок, к тому же прекрасный фехтовальщик, но проигрывал Рене в росте и физической мощи, а главное, не обладал особым экзотическим шармом своего чернокожего друга. По счастью, Николь не приходилось выбирать между ними двумя, ибо маркиз был человек свободных взглядов и не устраивал ей сцен ревности при условии собственного непосредственного живейшего участия в оргиях жены. Так было с самого начала их совместной жизни с Николь. Альбер де Доссе быстро понял, что они идеальная пара. Как ему самому всегда было мало одной женщины, так и маркиза терпеть не могла однообразия в постели, и ее изобретательность в подобных развлечениях не знала границ. О, далеко не всякая шлюха из борделя могла бы здесь соперничать с пышногрудой, чувственной и развратной, как сам воплощенный грех, красавицей Николь! Маркиза де Доссе обожала и мужчин, и женщин. Искусством миньета она владела в совершенстве - если бы другая женщина попробовала так глубоко заглатывать мужские достоинства своих любовников, то рисковала умереть от асфиксии. Еще они с супругом привносили немало чертовски пикантных элементов в свои игры, когда поочередно связывали друг друга и пускали в ход хлысты и розги. Доминик была постоянной участницей этих развлечений и тоже изощрялась, как могла, ничем не брезгуя и ни от чего не отказываясь. Но этой сучке доставляло особенно острое наслаждение обмазывать партнеров кремом или обливать их сладким красным вином, а потом облизывать, и чтобы они делали то же самое с нею самой. Раз одна почти случайная девица, хотя тоже благородной крови, наслушавшись сплетен о чете де Доссе, пожелала познакомиться с ними поближе. Поначалу эта красотка вроде бы ничего не имела против совместного секса, но в процессе вдруг начала возмущаться, когда маркиз велел ей взять в рот его член и пососать. Всего-то навсего! Девчонка отказалась облизывать эту, как она выразилась, "гадость", хотя детородный орган Альбера был очень даже симпатичным и весьма приятным на вкус! Николь и Доминик решили, что их новая подруга просто недостаточно возбуждена, и попробовали разжечь ее любовный пыл с помощью десятка розог, а маркиз в это время всё же добился своего, всунув капризной негодяйке в рот свой жезл и почти сразу кончив, так что она чуть не захлебнулась, вызвав всеобщий хохот. Ну а потом она заявила на всю троицу в суд, но дело удалось замять быстро и без последствий, хотя маленький инцидент оставил неприятный осадок. Спустя некоторое время прошел слух, будто та девушка покончила с собой, но ведь фригидные истерички вообще непредсказуемы...