– Это брат купил на стипендию, – пояснил Игорь.
Дмитрий вошел в комнату неожиданно. Он включил почти на максимум магнитолу и внимательно сочувственно посмотрел на подростков:
– Слушайте Гродберга, засранцы!
И полилась музыка Баха. Именно полилась, другого слова просто нет. Звуки органа завораживали. Как будто люди все пропали вокруг, да и сам человек еще не появился на свете, а была только мерцающая Вселенная. На Алешу обрушился поток звездного неба с приближающимися светилами, палитра красок сменялась раскатами грома с пронзительными молниями, стремительно проплывали перед глазами пейзажи природы. Ласковые пасторальные мелодии флейты и гобоя играли вместе с сердцем. Никакие слова не смогут это описать. Разве что стихи Валентина Гафта: «Там истина оголена и не испорчена словами». Именно тогда мир повернулся к Алеше своей яркой романтической стороной и нестерпимо захотелось жить с этими звуковыми образами.
Как показалось Алеше, Игорь и вошедшая чуть позже от громкого звука его мать были также заворожены. Рисунок на стене дополнял таинство общения с мастером, придавая величию звука необъяснимую загадочность и волю автора.
До этого Алеша к классической музыке относился вообще никак. Он постоянно слышал ее по радио, и она служила каким-то безликим фоном, как осенний дождливый день. А тут он впервые почувствовал дух восприятия искусства и поймал частицу передаваемого вдохновения.
Дмитрий часто устраивал подобные концерты, знакомя подростков с другими композиторами, в том числе и русскими. Он обожал Чайковского, Скрябина. Позднее позволил ребятам слушать концерты и без него. Скоро Алеша и Игорь начали покупать пластинки. У Алеши в доме был проигрыватель, и он мог сам теперь слушать Баха, Гайдна, Бетховена. Он даже не задавал себе вопроса, почему ему не нравился модный тогда джаз. По словам Дмитрия, музыка – это поэзия Вселенной, и глубина ее восприятия неповторима и своеобразна для каждого. Он считал, что непонимание мелодии и музыкальности стихосложения – большая потеря для человека.
Через некоторое время Игорь начал учиться в музыкальной школе и по совету Дмитрия выбрал виолончель. Так Алексей познакомился с этим инструментом. И виолончель, как и Бах, навеки заворожила его. С этих времен он был твердо уверен, что никакая скрипка, альт или другой инструмент не могли соперничать с виолончелью.
– Не напрягайся, Ростропович, а то смотри, пукнешь, – шутил Дмитрий, когда младший брат усердно занимался в присутствии друга.
Легкие остроумные анекдоты типа: «Движение – это жизнь», – радостно произнесла какашка, вылезающая из заднего прохода», – были его слабостями в ореоле веселого откровенного смеха. Рассказывая о своих товарищах в училище и сослуживцах на работе, он называл их не иначе как «сопердники». Доставалось «Могучей кучке» и композитору Глинке. Запомнилась его насмешливая фраза: «Моцартов у нас… пруд пруди, а вот Сальери ни одного…» Или еще интересная и неожиданная мысль: «Вода, огонь и медные трубы… Постой!.. Да это же самогонный аппарат!» – однажды, заливаясь смехом, воскликнул он.
Алешу и Игоря он всегда насмешливо величал «ничтожествами» или чем-то подобным, что никогда у друзей не вызывало протеста. Напротив, они даже дорожили его вниманием. Это всегда звучало не зло, а поучительно. Он интересно рассказывал о простых на первый взгляд вещах, заставляя по-иному воспринимать окружающее.
Совсем недавно, проходя мимо зала Чайковского на Маяковке, Алексея Петровича поразила афиша того самого Гродберга.
«А он… ведь бессмертен…» – мелькнул «нежданчик», как сказал бы с усмешкой Дмитрий.
После окончания училища Дмитрий работал дирижером в оркестре, потом поступил в МГУ на юридический и через год, будучи студентом, уехал по обмену учащихся в Польшу, как оказалось, навсегда. Он, конечно, приезжал, но редко. Дом лишился веселого, шумного и необычайно интересного обитателя. Квартира стала тихой и молчаливой. Через несколько лет Дмитрий женился, и мать ездила на свадьбу, но ничего особенного не рассказывала. Было заметно, что она очень переживает разлуку со старшим сыном.
Алексей никогда уже не видел Дмитрия, о чем неоднократно сожалел, и всегда помнил его насмешливый и проницательный взгляд. Помимо своих талантов Дмитрий был удивительно заразительным человеком. Несомненно, благодаря ему Алексей на всю жизнь приобщился к миру искусства и старался впредь на все иметь свое собственное суждение.
Сейчас Алексей Петрович с грустью думал про себя: «А ведь не покинь Дмитрий этот дом так рано, Игорь, да и он, Алексей, еще много хорошего могли перенять, и жизнь, возможно, была бы другой… Нет, неправда, что незаменимых людей нет…»