Он утер глаза платком и вышел. Рыдающая невинность закрывала лицо свое руками.
Она еще была в сем положении, как отец ее вошел, ведя за руку князя Чистякова.
-- Елизавета, выйди вон! -- сказал он. Оставшись одни, долго хранили молчание, наконец князь Чистяков прервал его, спросив: "Что?"
-- Твоя правда, -- отвечал Простаков, как будто пробуждаясь, -- ты очень хорошо, друг мой, знаешь сердца женщин! Она во всем призналась, рассказала, как объяснялся князь, как умолял ее о соответствии и как она, сжалясь на его мучения, дозволила ему требовать от меня руки ее.
-- Я и не знал, что можно из жалости отдать руку свою, -- сказал князь.
-- Не будь очень взыскателен, друг мой! вот и письмо. от князя.
-- Ну, не я ли сказал?
-- При самом начале я отдал тебе справедливость. До сих пор не читал этого проклятого начертания. Потрудись, пожалуй! я при огне ничего не вижу, а очки в спальне.
-- Почему ж проклятое начертание? -- сказал князь.-- Если и подлинно существо этого князя способно любить; если он, наконец, почувствовал то, чего до сих пор ни к одной женщине не чувствовал, хотя любил целые тысячи, то есть ежели узнал на опыте нежность, то кроткое и отнюдь не бурное влечение сердца, которое говорит человеку: "Ты мог прежде любить многих и был несчастлив, но с нею только счастлив будешь", -- в таком случае это будет благословенное начертание. Посмотрим!
"Любезнейшая девица!
Тысячекратно благодарю вас за сообщенный мне лоскуток бумаги, в котором позволяете просить руки своей у почтеннейшего родителя! Итак, мой милый юный друг, итак, нежное сердце твое моему ответствует? О! как счастлив я в сию минуту! Надеюсь, что батюшка мне не откажет в руке твоей, когда ты отдала мне сердце. Он немного скуповат, оттого-то старшая сестра твоя до сих пор сидит в девках. Но у меня есть поместье, есть деньги, драгоценные камни; я от него ничего не потребую, кроме руки обожаемой дочери его. На несколько недель еду я в свои деревни. Устроивши хозяйство, я письменно буду просить у твоего батюшки позволения приехать в виде жениха, Благополучие мое будет совершенно, когда я получу удовлетворительный ответ.
Князь Светлозаров".
-- Ну, что ты об этом думаешь? -- спросил Простаков, подумав хорошенько. На лице его видно было удовольствие, которое он скрыть старался.
-- Я думаю, что это письмо сочинено не хуже других, в таком случае сочиняемых.
-- К чему такое замечание? -- возразил Простаков с некоторою досадою.
-- Я хочу знать ваши мысли, -- отвечал холодно князь Гаврило Симонович.
-- Я полагаю, -- сказал Простаков, еще хорошенько подумав, -- что если намерения его таковы, как он объясняет; если дочь моя уверит меня, что будет с ним счастлива; если он письменно станет просить меня о согласии, то я тут ничего худого не нахожу и думаю заранее, что дам им свое благословение.
-- Посмотрим, -- сказал князь равнодушно. -- Дай бог! все к лучшему, может быть; однако посмотрим.
-- Без сомнения, посмотрим, -- был ответ Простакова, уходящего в залу.
Около обеда того же дня уехал он в город.
Глава XIV. ВЕЛИКОЕ ОТКРЫТИЕ
По отъезде господина Простакова в город в деревне настала тишина глубокая. Маремьяна занялась кухнею и штопаньем старого белья. Катерина ходила повеся голову и ничего не делала. Изредка посматриваясь в зеркало, она заметила, что несколько похудела. Елизавета занималась по-прежнему своими уроками с Никандром; а князь Гаврило Симонович обыкновенно сидел в садовой своей избушке, читал "Минеи-четьи" и выходил в день только два раза в дом, обедать и ужинать; а все вместе радовались, что покудова Простаков в отсутствии, буря в сердце Катерины утишится. Они могли бы то же думать и о Елизавете, но кто ж знал о разговоре ее с князем Чистяковым, а ни он, ни она не имели охоты никому открывать о том; глаза же не у всех так проницательны, как у князя Гаврилы Симоновича.
День проходил за днем. Маремьяна неотступно просила князя продолжать повествование своей жизни; но он без Простакова не хотел того и отказал начисто. Что было делать? утомительное единообразие мучило всех, кроме Елизаветы и Никандра. Они в каждое мгновение, в каждом занятии находили один в другом тысячи разнообразных прелестей и были довольны и счастливы.
Каждый день твердила Маремьяна: "Боже мой! все белье перештопано, перечинено, а его нет". Она также каждый день прибавляла: "Он, верно, хоть поздно, а сегодни будет"; сидела до полуночи со свечкою; его не было, загашала огонь, вздыхала и ложилась. Какое чудное дело -- привычка мужа к жене и жены к мужу, хотя бы они никогда не любили один другого тою порывистою пламенною любовию, которую так прекрасно изображают в книгах иногда те, которые ее никогда не чувствовали! Почему же и не так? Не часто ли стихотворец, сидя в зимнюю ночь у оледенелого окна за испачканным столиком, весь дрожа от стужи и поминутно подувая на пальцы окостеневшие, -- не часто ли, говорю, описывает на лежащем пред ним листе бумаги прелесть утра весеннего? У него пастух с пастушкою гуляют по цветочному лугу, наслаждаются красотою безоблачного неба, цветы благоухают, деревья украшаются молодыми листочками, ручьи пенятся, журчат и привлекают милую чету к отдохновению! "О! как это прелестно! -- говорит стихотворец, щелкая от озноба зубами, -о! как восхитительна картина эта!", меж тем как сам смотрит на густой пар, вьющийся у рта его.
Когда бывает с такими великими людьми, каковы стихотворцы, сыны Зевесовы, пророки на земле, что они совсем другое говорят, нежели чувствуют, а единственно по привычке, -- то почему же Маремьяне не любить мужа своего также по привычке, живучи с ним около двадцати пяти лет в брачном союзе? Бывая вместе, она почти никогда и ни в чем с ним не соглашалась, и один повелительный взор мужа, при всей кротости нрава его, умел сохранить сие преимущество, мог остановить язык ее. Но когда его не было дома, а особливо на несколько дней, она непритворно скучала, досадовала и совершенно забывала, что он -капитан, а отец ее был знатный человек, у которого бывали балы, театры и маскерады. Дочери ждали его как доброго отца, не более. Катерина боялась, чтобы он не возобновил своих нравоучений в рассуждении князя; а Елизавета и без того была счастлива. Один князь Таврило Симонович ожидал прибытия хозяина с непритворным нетерпением; ибо он любил его не по привычке, как жена; не по долгу, как дети; но как друг, единственно любя в нем доброе, чувствительное сердце, еще цветущее и в хладную зиму преклонных дней старческих. На голове его белелся снег, но в душе, в сердце цвели розы весны прелестные. В таком расположении семейство застал сочельник.