День был самый дурной, какому только можно быть в конце декабря. Ветер дул с разных сторон, снежная пыль клубилась, поднималась, спускалась, -- словом, была страшная вьюга или метель. Г-жа Простакова уверяла, что только бабушка ее, бывшая семнадцати лет во время похода Петра Великого, видела подобную, и что если бог нашлет третию такую же метель на землю русскую, то чуть ли не быть падению мира. В целом доме все было пасмурно, дико и пусто; все молчали; один неохотно спрашивал, другой еще неохотнее отвечал. Князь Чистяков, пришедший к обеду, ежился; г-жа Простакова твердила: "Боже мой! если такая метель застанет его в дороге!" Все умолкало и было по-прежнему пасмурно; одна Елизавета с Никандром, одушевляемые божеством, наполняющим сердца их, согреваемые жаром любви, которою они дышали, сидели спокойно в своей учебной. Не только буря или метель, или вьюга не могли прервать их занятия, но уверительно скажу, что таковое явление природы придавало мыслям их ту неописанную прелесть наслаждения, то неизъяснимое блаженство, которое любит питаться необычайным, так как пламень его единствен к предмету единственному в мире.
-- Куда, право, какое чудное дело -- заморские науки! -- сказала Маремьяна Харитоновна, зевая и смотря на зевающую дочь свою Катерину, на зевающего князя Чистякова.
-- Покойный батюшка мой никогда не хотел занять нас этим, несмотря, что у него в доме был свой театр.
А погляди на Елизавету! Она как будто в веселый летний день рвет цветы в саду, несмотря, что снег бьет в окна. О заморские науки!.. Катерина! Хотела бы я, чтоб ты прилежнее их училась. Любо, право, смотреть, как Елизавета учится. -- Она, чтоб не помешать упражняющимся, на цыпочках подошла к дверям и стала. Катерина и князь Гаврило Симонович сидели молча около печки.
Молодые влюбленные читали какую-то книгу и были растроганы. На сей раз проходили они урок не о заморских науках, ибо и г-жа Простакова кое-что понимала, и они говорили русским языком.
Никандр читал: "О! ты, всевечный, благий, живительный огнь, разлитый во всем круге творения, о любовь! Душа моя благословляет тебя, расстилаясь пред троном горнего милосердия с благодарностию за водворение тебя в сердце моем!"
Он остановился и положил книгу; смотрел с чувством неизъяснимой нежности на роскошную прелесть, в коей плавали взоры Елизаветы, на то волнение груди ее, которое давало знать счастливому: "В этом уверена, ибо сама чувствую".
-- Понимаешь ли, Елизавета, -- спросил он, -- всю силу слов сих?
-- Я чувствую ее, -- отвечала она, взглянув на него; алая заря осветила щеки ее, и взоры заблистали. Никандр преклонил голову к груди своей, вздохнул, поднял книгу, опять положил, и казалось, чувствовал сладкое мучение, его пожирающее, но ни за все сокровища света он не хотел бы от него исцелиться.
"Они как будто на театре", -- думала про себя Маремьяна Харитоновна, совсем не понимая такого разговора.
Елизавета прервала молчание:
-- Отчего ты так пасмурен? Или для тебя не довольно разделять то священное чувство, которое наполняет души наши и с каждым мгновением оживляет существо? Или неблагополучны мы в настоящем? Будем довольны сим, пока милосердый бог сделает нас в будущем еще благополучнее!
"Гляди, пожалуй! -- сказала про себя мать, -- она точно так говорит, как та сумасбродная актриса, которая помогла батюшке разориться. Ну, право, она точная актриса!"
Никандр отвечал:
-- Прелестная девица! Так, любить тебя святейшею любовию и видеть соответствие есть благо, которого не променяю я ни на все блага мира сего! Но ты не властна располагать своею рукою; ты имеешь родителей. Как ни кроток, как ни добр отец твой, но все он -богатый дворянин, а я -- беднейшее творение, во всей земле русской не находящее себе ни отца, ни матери!
Е л и з а в е т а. Ты их найдешь в нашем семействе; как скоро приедет батюшка, я все открою ему, буду просить, умолять, заклинать. Он нежный отец и сжалится на слезы своей дочери.
Н и к а н д р. А если нет?
Елизавета. Не пугай меня таким жестоким предсказанием! Но если бы и в самом деле истребил он всю жалость ко мне, смотрел равнодушно на горькие мучения,-- что же? Он может только не соединять меня с тем, кому предана душа моя; по соединить с другим бессильны все силы земные. Законы равно простираются на бедных и богатых, низких и знатных, детей и родителей.
Н и к а н д р. А между тем как изгнанный Никандр будет влачить в пустыне скорбную жизнь свою, дом Простаковых посетит какой-нибудь молодой прекрасный дворянин.
Е л и з а в е т а. Хотя бы сам воплощенный ангел!
Н и к а н д р. О! бесценный друг мой! ты еще не знаешь, что значит время, настояние родителей, просьбы юного красавца.
-- Ничего в свете не разлучит сердец наших,-- вскричала торжественно Елизавета, протянув к нему руки свои; и Никандр с быстротою ветра вскочил со стула и погрузился в ее объятия.
Маремьяна, протирая глаза, сказала задыхающимся голосом: "Нет! на театре не так!"
Ужасный вопль ее раздался по всему дому. Князь Гаврило Симонович и Катерина подскочили с ужасом; со всех сторон бежали: из девичьей, из людской, из кухни, и все слышали, как Маремьяна, стоя на пороге и хлопая по бедрам обеими руками, ужасно кричала: "Бездельник, мошенник, вор, душегубец, чудовище, изверг, дьявол, сатанаил!" Но никто из людей не знал причины такого гнева, и все глядели друг на друга разиня рты. Один Гаврило Симонович и Катерина с нежным соучастием смотрели на преступников, стоявших в некотором бесчувствии. Кто опишет удивление князя Гаврилы, когда увидел он, что Елизавета, вместо того чтобы бежать с ужасом в свою спальню, упасть в обморок на постель и отдаться в волю истерических припадков, -- Елизавета с кротким величием берет за руку пораженного Никандра, подводит к матери, и оба становятся на колени?