-- Приехал, приехал! -- раздавалось со всех сторон. Маремьяна и Катерина смотрели на дверь залы, не смея дохнуть, как после нескольких минут Иван Ефремович ввалился в залу в дорожном своем облачении. После всех приветствий, ласк, вопросов и ответов Простаков сказал: "Я был бы домой к обеду, если бы не такая несносная погода. Ветер выбивает глаза у лошадей; с непривычки они бесятся; беспрестанно сворачивают, рвут упряжь и только и дела, что чини".
Меж тем как люди вносили и раскупоривали большие короба с покупками, Простаков спросил; "Что ж я не вижу, прочих? Где они?"
-- Я думаю, -- отвечала Маремьяна в смущении, -- что уже спят.
-- Спят? -- сказал муж недоверчиво, -- удивительно, что и князь Гаврило Симонович, и мой Никандр, и нежная, добрая моя Елизавета спят, когда жена моя и Катерина ожидали отца и друга! Авдотья! разбуди барышню и вели быть здесь. Иван! поди разбуди Гаврилу Симоновича и Никандра; скажи, что я приехал. -- Они удалились, а Простаков начал показывать свои подарки. -- Это тебе, друг мой, -- сказал он жене, -- вот тафта, вот атлас, вот кисея и все подобные вздоры. А это для дочерей, такого же разбору. В этой коробке сукно, каземир, хороший холст и прочее для князя и его товарища. А в той коробке для одного последнего несколько хороших книг русских и французских; коллекция эстампов известного художника, ящик с красками и еще кое-что. Что ж я никого не вижу?
Авдотья вошла, и один вид ее объяснял наперед ответ. Сколько Маремьяна на нее ни глядела, сколько ни мигала, сколько ни кривлялась, -- что могла понимать бедная девушка, когда все знала по догадкам?
-- Скоро ли выйдет Елизавета? -- спросил Простаков.
-- Она совсем не выйдет, -- отвечала Авдотья. -- У нее жар в голове, озноб во всем теле и бог знает что.
-- Что это значит? -- спросил удивленный старик с соучастием отца.
-- Это пройдет, -- сказала Маремьяна с некоторым притворным спокойствием, -- ей скоро после обеда стало немного дурно, заболела голова: конечно, небольшая простуда, но она скоро пройдет; ей теперь гораздо лучше дать успокоиться.
-- Пусть так, -- был ответ Простакова, -- но где же...-- В ту минуту вошел Иван. -Что?
-- Князь Гаврило Симонович не будет!
-- Конечно, они все решились сделать праздник мой хуже будней, -- сказал с сердцем Простаков. -- Почему же не будет его сиятельство, когда я от души просил пожаловать? Что делать изволит он?
Слуга отвечал: "Он сидит в углу комнаты своей, пред ним стоит свеча и лежит библия; он, кажется, ее не читает, а смотрит в потолок и горько плачет".
Страшный мороз, сто раз холоднее, чем вьюга на дворе, проник грудь Простакова. "Плачет? -- сказал он диким голосом, от которого Маремьяна и дочь ее задрожали. -- Он плачет под кровлею дома моего, -- плачет человек добродетельный, которому я дал убежище! О! я молю бога, чтобы не мое семейство было виною слез его. Иначе я сам испрошу громы на головы нечувствительных, которые извлекают слезы из очей несчастного, но доброго человека.
-- Почему знать, друг мой? -- сказала Маремьяна, -- у всякого свои причины! -Без сомнения, -- отвечал муж, -- и я даже не хочу проникать в тайны сердца, пока оно само не откроется добровольно. Но Никандр?
Все были в глубоком молчании.
-- Верно, я сбился с пути и заехал в дом сумасшедших, -- сказал Простаков с досадою. -- Где и что Никандр? -- спросил он у человека. Тот стоял как столб и не отвечал ни слова.
Простаков взглянул на жену испытующим взором; она взяла его с трепетом за руку, отвела в гостиную и сказала: "Друг мой! Никандра нет уже в доме!"
-- Где же? -- спросил муж таким голосом, что жена, желая поправить галстук на его шее, оторвала целый конец батисту: так худо могла она владеть своими руками. Но надобно было все объяснить так, как было. Маремьяна утопала в слезах, рассказывая мужу о дневной сцене, о чтении, признании, объятиях, пощечинах и изгнании из дому. "Я думаю, что и ты то же бы сделал, милый друг мой", -- сказала она под конец, ласкаясь к своему мужу.
Простаков долго стоял в самом пасмурном унынии; смотрел то на жену, то на снег, все еще лепившийся у окон целыми грудами; потом сел и спросил ее с рассеянностию:
-- Что бишь ты мне сказала?
Маремьяна довольно ободрилась, подошла к нему с видом человека, которого поступки прежде по неведению клеветали, но он оправдался и получил всю прежнюю доверенность. Она сказала:
-- Я думаю, что ты сам отдашь справедливость моему поступку и сам не захочешь видеть в доме своем соблазн, а упаси господи, по времени и разврат; ты также велел бы .выйти Никандру, этому неблагодарному, этому...
-- Быть может, -- возразил муж громче обыкновенного, дабы остановить пылкое красноречие жены своей, -- быть может, и я то же бы сделал, и именно то же; но, клянусь великим сердцеведцем, совсем не так безумно, как ты! Правда, у меня никогда не было и в уме, чтобы в Никандре дать жениха своей дочери, да и сам князь Гаврило Симонович говорит, что приличия никогда забывать не должно: иди всякий своей дорогой, не скачи дерзко вперед, но не оставайся по одному малодушию и назади. В чем состоит все дело? Никандр полюбил дочь нашу: самое простое действие природы и самое обыкновеннейшее; он молод, пылок, она хороша и достаточна; а для человека бедного это также пособляет в любви. Елизавета ему тем же отвечала, -- еще обыкновеннее; он учен, нежен, чувствителен, и чего ей больше? Она подумала о нашей благосклонности и со всем доверием, как говорила ты, протянула к нему обе руки.
-- Как, мой друг? -- спросила Маремьяна с недоумением и досадою. -- Ты стал бы равнодушно смотреть, как эта беспутная девчонка и молодой нахал машут руками и вешаются друг другу на шею, как было у батюшки на театре?
-- Ты совсем не отгадала, жена, -- сказал Простаков, также в свою очередь с досадою. -- Я давно говорю тебе, что я то же бы сделал, но только не так. Заметя непристойность, -- ибо и совесть моя называет это, если не больше, то верно непристойностию, -- я отвел бы Никандра в садовую его избушку и сказал: "Молодой человек, ты любишь мою дочь Елизавету, но женою твоею она не будет. Итак, если ты честен, оставь нас. Во всех нуждах, какие тебе встретятся, относись ко мне, я по силам буду помогать тебе, ибо я тебя полюбил, и буду любить, пока не оставишь ты стезей добросердечия и чувствительности. Так, молодой человек! Ты не имеешь родителей; я тебе заменю отца, но Елизаветы за тебя не выдам, ибо приличия никогда забывать не должно", -говорил князь Гаврило Симонович; а что он говорил правду, за то ручается моя совесть. Конечно, я не дозволил бы видеться ему с Елизаветою, но и не гнал бы из дому, пока не сыскал приличного ему места по службе. Видишь, жена, следствия были бы те же, и молодой человек оставил бы дом наш, осыпая благословениями, вместо того что теперь, окруженный бурею, свистящею среди лесного мрака или поля бугристого, нося на плечах снег, на лице иней, он борется с холодом, зверями пустынными и, скрежеща зубами, произносит на главы наши достойное проклятие.