Глава II. КНЯЗЬ
Наконец, минута развязки настала. Дверь отворяется и -- о боже! какое явление!
"Ах! -- вскрикнула Маремьяна и ее дочери, -- ах господи!" Они бросились вон. Простаков сам отступил назад, побледнел и перекрестился. "Это чудовище", -- сказал он про себя и еще на шаг отступил.
Чего же так сильно испугались они? Ну, пусть женщинам простительно; они не бывали на сражениях, а если и бывали, так разве только с горничными девками и дворовыми босыми мальчиками, ибо власть управляться с лакеями, кучерами, поварами и вообще возрастными мужчины предоставили себе; но и Простаков -- о диво! Простаков, который бывал на сражениях, получил рану, что видно было из дыры на мундире, -- и Простаков ужаснулся. Волосы его поднялись дыбом, и если б он не поддержал колпака рукою, хотя и трепещущею, то верно бы он слетел к ногам вошедшего привидения или по крайней мере -оборотня.
Долго они стояли в молчании. Самое привидение, видя продолжительный ужас хозяина с семейством, сильно наморщилось. Простаков, заметя то, закусил губы, ибо, казалось, он, наконец, хотел что-то сказать.
Пора мне открыть причину всеобщего ужаса.
Привидение сие имело с виду подобие мужчины под пятьдесят лет. Волосы его всклокочены и наполнены грязью, которая также залепляла лицо и руки, оцарапанные до крови; платье все в лохмотьях; одна нога босая, другая в лапте; оно дрожало от холоду, глаза были томны и унылы.
-- Милостивый государь, -- сказал он (мы говорим уже "он", и не "оно", то есть привидение, ибо все приметили в ней некоторые признаки мужеского пола), --милостивый государь! чистосердечно прошу прощения, что я перепугал вас и почтенное семейство. Несчастие постигло меня. Я страдаю голодом и жаждою; целые сутки ни одна кроха не бывала во рту моем; я дерзнул искать у вас милосердия и убежища на эту ночь.
Он сказал и грязною рукою утер глаза, из коих выкатились слезы.
-- Вы несчастны? -- сказал быстро Простаков, подскочив к нему на три шага, и вид его прояснился.
-- Довольно несчастлив, по крайней мере на некоторое время.
-- Малый! -- вскричал Простаков к слуге, -- отведи сего господина на кухню и вели вымыть; меж тем, Маремьяна, приготовь чистое белье, сапоги, сертук и прочее, что нужно. Государь мой! -- продолжал он, обратись к незнакомцу,-- как скоро вы пооправитесь, прошу сюда; мы будем ждать вас вместе отужинать.
Незнакомец вышел, поклонясь низко.
-- Боже мой! -- сказали, вошед вдруг, жена и дочери. Ж е н а. Что ты все делаешь не подумавши? М у ж. Я хочу делать почувствовавши. Ж е н а. Ты чувствуешь вздор. М у ж. Легко статься может, однако ж ты поди и приготовь белье. Ж е н а. Может быть, он какой преступник? М у ж. И величайший преступник имеет право на сожаление. Ж е н а. А если он разбойник? М у ж. Я накормлю голодного разбойника и после отдам в руки правосудия. Ж е н а. Да! как уж успеет ночью удушить тебя. М у ж. Ты все вздор мелешь. Он безоружен и едва от изнеможения стоит на ногах. Ж е н а. Притворство, личина!.. М у ж. Поди и приготовь белье. Разве ты не хочешь ужинать, ибо я и все не сядем за стол, пока он не придет.
-- Боже мой! как ты упрям, -- говорила она, уходя и побрякивая ключами.
-- Батюшка, -- сказала Катерина, -- мне кажется, матушка несколько права. Ведь неприличио принимать в дом дурного человека.
-- Так, дочь моя, -- отвечал старик, -- но надобно прежде точно удостовериться, что он дурен; а почитать его таким по его загрязненному лицу, по нищенскому платью, по робкому виду и отказать в куске хлеба и в угле дома для проведения ночи в дождливую осень, -- да сохранит вас бог, дети мои, от такой разборчивости! Сто раз покойнее буду смотреть на вас во гробе, нежели с этими румяными щеками, блестящими от довольства и спокойствия глазами и сердцами каменными. Чувствительность есть истинное благородство человека. Она ставит его на высокую степень творения. Волк и медведь имеют столько ума, чтоб отличить тигра от робкой овцы и, от одного убегая, гнаться за другою. Чувствительный, хотя и несчастный человек, если не сегодня, то завтра, то когда-нибудь найдет сердца, которые поймут его, сблизятся с ним, и он будет счастлив в рубище. Но жестокосердый -он вечно несчастлив: среди богатств, славы, величия, в венце и багрянице.
Старик умолк, но взоры его сияли удовольствием. Он взглянул на дочерей: Катерина отворотилась, поправляя серьгу; Елизавета стояла, устремив вниз глаза свои, с навернувшимися слезами и сложа руки накрест у груди. Старик вздохнул, Елизавета вздохнула; он взглянул на нее, понял биение сердца ее и молча пошел к софе.
По прошествии получаса явился незнакомец хотя в ветхом, но довольно чистом платье своего хозяина. Не с удовольствием заметил Простаков таковую бережливость жены своей, но на сей раз замолчал.
Незнакомец, робко подошед к нему, преклонил низко голову и сквозь зубы пробормотал что-то о благодарности.
-- Об этом поговорим после, -- сказал Простаков, -- а теперь всего лучше пойдем к столу, я думаю, он теперь всего необходимее.
Как скоро Простаков увидел, что гость его понасытился и довольно весел от нескольких рюмок вина, к чему принудил его хозяин, желая поправить истощенные силы его, то сей последний сказал:
-- Я почитаю вас честным человеком, и дай бог, чтобы не обманулся. Но скажите мне, пожалуйте, для чего вздумалось вам, при такой наружности, которая вдруг вам изменила, сказаться слуге именем князя? Разве несчастному именно нужно быть князем, чтоб возбудить сострадание? Вам, видно, худо обо мне сказали.
Все обратили испытующие взоры на незнакомца, ожидая ответа. Госпожа дому удержала ложку, которую только что хотела поднести ко рту, и кидала лукавые взгляды на своего мужа.
-- Что я князь природный -- это такая истина, как то, что теперь существую. Я называюсь князь Гаврило Симонович княж Чистяков, -- сказал он, взглянув весело на все собрание.
Все поражены были как громом. Маремьяна, ахнув громко, уронила ложку и облилась соусом.
-- Ах, боже мой! -- твердила она несколько раз сряду, обтираясь салфеткою и глядя пристально на князя Гаврилу Симоновича княж Чистякова.
Наконец, после нескольких мгновенных вопросов и ответов все успокоились, только г-жа Простакова многократно извинялась, что с первого взгляда не могла узнать в нем князя, хотя наружность его довольно то доказывала.