-- А что ты думаешь, князь? -- спросил Простаков, закинув на лоб колпак и положив на стол трубку.-- Крайне любопытен знать, что ты скажешь!
-- То, -- отвечал князь, -- что целый дом давно замечает некоторую тайну на сердце вашем! Она тем для всех несноснее, что делает вам, как догадываться можно, большое затруднение!
-- Это не совсем несправедливо, -- продолжал старик.-- Если положение мое и не есть совершенно беспокойное, то уж, верно, затруднительное! Можешь ли ты, князь, добраться истины?
-- Надеюсь.
-- Право? -- вскричал Простаков, вскочив со стула; подбежал к князю шагами юноши, сел подле него и спросил разительно: -- Так ты постигаешь причину настоящего моего положения? Любопытен знать мысли твои и доводы!
-- Их два,-- отвечал князь равнодушно. -- Первый: неполучение писем от князя Светлозарова; а второй -- неизвестность об участи несчастного Никандра!
-- Нет, совсем не отгадал! -- воскликнул Простаков, захлопав руками, и на лице его изобразилась величавость человека, который уверился, что в свою очередь умеет быть таинственным. Но тут внутренний голос шепнул ему: "Подумай хорошенько, Иван Ефремович!" Он думал, немного покраснел и вдруг, взяв за руку князя Гаврилу Симоновича, сказал вполголоса: -- Ты не совсем не прав, любезный друг! -- Князь Гаврило Симонович взглянул на него тем тонким, испытующим, но вместе доброжелательным взором, который, при всей наружной важности, говорил сердцу любимому: "Откройся мне!" Г-н Простаков подвинул стул свой еще ближе и сказал:
-- Что касается до вызывных писем князя Светлозарова, то я готов хотя навсегда от них отказаться! Правда, мне не совсем неприятно было бы видеть дочь свою за таким знатным и богатым человеком, а особливо, когда он успел уже склонить к тому и сердце ее; но все это охотно предоставляю случаю и времени. Что ж касается до участи молодого Никандра, то правда, что я некоторым образом сам дал повод, приведши его сюда, к продолжению этой ребяческой любви, которая теперь стала уже не ребяческою. Так, любезный князь! к крайнему моему унынию узнал я от самой Елизаветы, что этот Никандр есть один и тот же, который любил ее слишком за три года в пансионе, за что его оттуда выгнали, а я должен был взять дочерей домой. Что делать? Однакож, князь, не положение сего молодого человека, которого я сам сделал несчастнее, меня теперь тревожит!
-- Как? -- возразил князь пасмурно. -- Вы нимало не заботитесь о том, что может быть несчастный молодой человек борется теперь со всеми ужасами нищеты и отчаяния?
-- Тише, тише, любезный друг; не горячись преждевременно, -- сказал Простаков. -Ты обидишь меня горько, когда подумаешь, что я хотя на одну минуту мог быть зол и несправедлив, -- выслушай тайну мою! Она хотя не есть важная государственная тайна, но довольно важна для всего моего семейства. Спокойствие его так же мне приятно и дорого, как великому государю мир и тишина между подвластными ему миллионами.
Когда приехал я в последний раз из города, ночь была для меня самая несносная. При каждом визге ветра я вздрогивал и думал: "Это стон умирающего Никандра!" Едва настало самое раннее утро, я вышел в свой кабинет, где Макар, старый слуга мой, затоплял камин. "Макар! -- сказал я, -- сегодня великий праздник у господа, но я лишу тебя удовольствия провести его с детьми и внучатами: тебе предлежит поход!" Макар немного поморщился, но как скоро я сказал, что дело идет о человеколюбии, старик улыбнулся и отвечал: "Готов на край света!" Как скоро собрались все вместе, я позвал Макара и сказал громко: "Макар! я хочу послать тебя не близко и сей же час!" -- "О! милостивый государь, как скоро дело идет..."
Я вздрогнул, боясь, чтоб он одним словом не открыл моей тайны.
-- О большой надобности! -- вскричал я почти сердито. -- Сейчас поезжай, а я дам тебе письменное приказание к старостам деревень моих. Ступай в кабинет мой и жди приказаний.
Бедный опечаленный старик вышел, почитая себя обманутым. Маремьяна и обе дочери приступили ко мне с выговорами, что я забыл человечество и в такой великий праздник разлучаю отца от его семейства из мелочных барышей.
"О! -- думал я сам в себе, -- именно о поправлении твоего бесчеловечия, Маремьяна, пекусь я и надеюсь успеть". Мысль эта веселила меня, и я в ответ на пылкие представления их улыбнулся. Это Елизавету опечалило, Катерину сделало недовольною, а Маремьяну так раздразнило, что она насчитала мне тысячу дел, за которые журю ее, а сам делаю.
-- Таков человек, -- говорил я, -- наставления делать он -- великий искусник, а поступать по ним? О! это уже предоставляет другим: так точно, как немецкий пастор увещевал прихожан своих жить мирно с женами, но как один из них сказал: "Господин пастор! ты говоришь очень хорошо, но для чего дерешься каждый день с своею пасторшею?" -- "Свет мой! -- отвечал пастор, -- я доход получаю за то, чтоб говорить вам проповеди; но чтоб и самому поступать по ним, за то надобно по крайней мере получать вчетверо!"
Все почли меня полупомешанным; но я перецеловал их с нежностию супруга и отца, и они увидели, что ошиблись в своих мыслях.
Вошед в кабинет, нашел я Макара очень печальным.
-- Макар, не тужи, -- сказал я. -- Правда, ты должен разлучиться на несколько дней с семейством, но ведь это для тебя не новость. Помнишь, как были мы в походе? -- Слово "поход", как магический прут, провело черту удовольствия на лице старика. Я это заметил и продолжал: -- Я хочу сделать очень доброе, богоугодное дело; сам не могу по обстоятельствам, а положиться не на кого, ибо оно требует строгой тайны. Теперь, Макар, выбирай! Остаешься ли дома с семьею, или хочешь услужить мне и богу?
-- Как скоро так, -- вскричал Макар, -- готов -- хотя за море. Сделавши доброе дело на масленой, можно без греха повеселиться в в великий пост!
-- Итак, послушай! Вчера без меня жена, рассердясь за что-то на Никандра, выслала его из дому. Я, хорошенько рассуди, нашел, что в доме нашем быть ему и подлинно не нужно, но также умирать с голоду и больше того не годится. Думаю, он прежде всего пойдет к старому городскому священнику Ивану, от которого я взял его. Итак, друг мой Макар, чтоб не потерять времени, поезжай сейчас в город; если найдешь его у священника, хорошо; а нет, подожди день, другой, -- авось! Вот деньги и письмецо к нему. С богом!
Макар отправился, -- и через пять дней воротился с ответом, в котором молодой человек с жаром благодарит за неоставление, с чувствительностию просит извинения в нанесении нам печали и клянется вечно не видать моей дочери и отказаться от руки ее, хотя бы она сама то предлагала.