-- Князь! -- сказала она вполголоса, и я вмиг обернулся.
-- Что? -- отвечал я со вздохом, -- чего ты еще от меня хочешь? У меня уже нет другого огорода. Поди посмотри, жестокосердая! Сердце твое обольется кровию. И самый злой турка не мог бы хуже сделать! Но сила любви... -- Она подошла ко мне, взяла тихо за руку, пожала и сказала с улыбкою:
-- Я видела сегодни огород твой, догадалась, отчего он так перепорчен, и слезы у меня навернулись.
-- Только? А я так плакал неутешно.
-- Ну, милый мой, успокойся, -- сказала она еще ласковее. -- Ты знаешь тот большой подсолнечник, что в углу, на правой стороне у бобовой беседки?
-- Как не знать! -- подхватил я весело и, взяв ее за руку, хотел обнять; но, вспомнив вчерашнее, вдруг отшатнулся.
-- Там буду я, как скоро батюшка придет от проклятого жида и уснет: он понес сегодни серебряные мои серьги и шелковый платок, последнее имущество, оставшееся мне после покойной матери.
-- Ах! милая княжна, -- вскричал я с восхищением, -- ты сегодни ж получишь две пары серег и два платка; после матушки кое-что осталось, а покойный батюшка не знал и дороги к жиду Яньке.
Мы расстались; а дождавшись зари, перебрался я через забор с своими подарками и тихонько вошел в бобовую беседку. "Жестокий князь Сидор,-- говорил я тихонько, -- ты забавляешься с жидом, а я страдаю". Прошел час, Феклуши нет. Одурь взяла меня. Я подумал, не хочет ли она поступить со мною по-вчерашнему, и поклялся своим и ее ангелом, что с огородом ее поступлю хуже, чем с своим. Наконец, спустя немного солнце мое засияло: княжна явилась. Мы сели в беседке, помирились во вчерашнем. Я предложил ей мои подарки, она приняла благосклонно, и утренняя заря застала нас в разговорах самых дружеских.
-- Ах! какая нечаянность! Могла ли я об этом подумать? -- вскричала Феклуша. Расставаясь, она заплакала:
-- Неужели ты меня оставишь после всего?..
-- Никогда, милый друг, -- вскричал я торжественно, -- скорее пусть сгорит дом и градом побьет поля мои. Завтра же иду к князю Сидору и буду свататься; он, верно, не откажет.
-- О! конечно, -- сказала она, утерла свои слезы и удалилась.
Не знаю, как я мог клясться ей в верности и охоте свататься, когда за минуту до ее прибытия о том и не думал. Конечно, причиною тому было разгоряченное воображение, пылающая кровь, что в тогдашнее время мне и самому показалось, будто бы я никогда не имел другого намерения, как жениться на Феклуше, и был собою очень доволен. Но ах! как скоро взлез на забор и взглянул на огород, сердце мое возмутилось и охота жениться на княжне Феклуше почти отпала. Я вступил в избу и переродился. "Как же глуп ты, князь Гаврило Симонович! -- вскричал я со вздохом, -- зачем обещал ты свататься, да еще и сегодни! Хоть бы отложил на неделю, С каким намерением женюсь я? Хлеб мой не убран, огород вытоптан: чем жить?"
После таких благоразумных рассуждений решился я нейти к князю Сидору. Однако, как настала ночь, я очутился на бобовой гряде. Феклуша была уже там, и, как я заметил, с заплаканными глазами.
-- Что ж не пришел ты сегодни к батюшке? -- спросила она печальным голосом, протянув руку.
Я надел ей на палец серебряное кольцо.
-- Милая моя, у нас обоих теперь ничего нет. Не лучше ли нам подождать месяц, другой? К тому времени уберем мы хлеб и, как примечаю, отелится моя корова. Не правда ли? Гораздо приятнее играть свадьбу получше. Ведь не остыдить же себя! Не забудь, кто ты и я; а это бывает один раз в жизни.
-- Конечно, так, -- отвечала княжна смущенно, -- но если к тому времени... -- Она остановилась. Я ее понял, и при сей мысли выступил у меня холодный пот. Однако скоро я оправился, и так хорошо и много насказал ей о приличии, какое должно сопровождать свадьбу знаменитого князя Чистякова и знаменитой княжны Буркаловой, что она успокоилась, и мы расстались довольны друг другом.
Глава IV. НАМЕРЕНИЕ ЖЕНИТЬСЯ
Не думая никогда жениться на кпяжне Феклуше, как сказал и прежде, я не забывал посещать бобовой беседки и таскал остатки малого имущества после матери моей. Не заглядывая сам в поле, я не мог знать, что Иван, крестьянин мой, ленится; и вместо, того, чтобы жать свое поле, он жал чужое, получал плату, пропивал или мотал на таких же княжен, какова и моя Феклуша. Я беспрестанно рыскал за ее сиятельством, скучал приступами ее о сватовстве, она моим отлагательством, и как у меня не осталось уже ни ленточки, то иногда доходило и до ссоры. Однако скоро надеялся я разбогатеть продажею лишнего хлеба и был довольно покоен, ожидая окончания жатвы; а Иван с Марьею уверяли меня, что полевой работы осталось не более как на два дни. Вдруг, к крайнему моему удивлению, заметил я перемену в обращении со мною не только князей, но и крестьян и самых баб. "Боже мой, что бы это значило? -- думал я. -- Уж не проведали ль о связи моей с княжною Феклушею, и потому каждый, встречаясь, со мною, сердится; ибо прежде всяк из них мог надеяться иметь меня своим зятем". Надобно признаться без хвастовства, что я жених из лучших в деревне. Досада моя с каждым днем умножалась, видя их неприязненность, как, наконец, дошло до того, что самые ребятишки, встречаясь со мною, указывали пальцами и укали.
-- Что бы это такое? Неужели и ребятишки понимают о таких связях и глупые отцы о том им так рано толкуют?
Нечаянный случай открыл всему причину.
В один день, на закате солнца, стоял я, опершись спиною о забор и с жалостию посматривая на огород свой, в котором ничего не было. Даже что и оставалось цело от моего подвига, то было заглушено крапивою или съедено червями.
Вдруг выводит меня из задумчивости голос моего соседа, который, сидя у того же забора в небольшом отдалении, ломал капусту, а семилетний сын его вытаскивал морковь.
-- Тяжело, батюшка, -- сказал ребенок.
-- Трудись, сын мой, -- отвечал отец, -- не будешь трудиться летом, нечего будет есть зимою. Вот как, например, беспутный сосед наш, князь Чистяков (фамилия ему очень пристала): у него в доме все так же чисто, как в поле и огороде. В целое лето и не заглянет. Что-то будет делать зимою? Трудись, сын, трудись, не будь так глуп!
Я окаменел. "Как? -- думал я, -- положим, что у меня в доме и огороде чисто, -- это правда; но я ли виноват? Несчастные случаи! Но в поле... Ах, боже мой!"
С трепетом пошел я в избу. "Иван! собран ли в копны хлеб мой?" -- "Как же!" -"Весь?" -- "До колоса!" -- "Хорошо же, мы докажем бездельникам, что ругаться над нами не должно. Завтре чуть свет запряги лошадь в телегу: едем в поле. Надо перевезти хлеб, пока хороша погода".