Гаврило Симонович. Все оторопели. Тогда князь, подошед к Простакову, с некоторою тревогою на лице сказал:
-- Вашего ответа ждет у крыльца князь Светлозаров, как сказывал его слуга.
-- Как? Что? -- вскричали опять муж и жена в один голос, взглянули друг на друга и потом на князя Гаврилу с недоумением.
-- Как! милостивый государь, -- возгласил Простаков,-- так не ваша карета в моей деревне починивается?
-- Моя карета? -- сказал Чистяков с горькою улыбкою. -- Было, правда, время, что я езжал в карете, но и теперь должен ненавидеть время то. Вы о сих обстоятельствах жизни моей услышите, когда только того пожелаете и дадите мне пробыть здесь несколько дней.
-- Хотя целую жизнь! -- вскричал радостно Простаков, обнимая его. -- За несколько секунд я тебя обидел, подумав, что карета твоя и что ты для какой-нибудь причины вымышленною бедностию нас обманывал. Прости меня!
-- Обманывал? -- сказал Чистяков с крайним смущением и отвернулся, чтоб скрыть навертывающиеся слезы. Простаков крайне смешался; ему было больно и досадно, что питал в себе хотя минутное подозрение в честности гостя. Он подал ему руку с ожидающим взором. Князь его понял, они обнялись, и сердца их примирились.
Меж тем в покоях их собрались дочери, несколько девок, лакеев, все вполголоса твердили: "Посмотрим, какой-то будет другой князь?"
-- Милостивый государь, -- сказал он Простакову с умоляющим видом, -- покуда пробудет у вас сей князь, по наружности богатый, прошу вас покорнейше дать мне на время другое имя и фамилию, -- клянусь, совсем не с тем, чтоб кого-либо тем обманывать, но я имею важные причины, о коих и вы со временем узнаете и будете довольны. Пусть ни он, ни люди его не знают, что я -- князь, и притом князь Чистяков. Это заставит богатого гордеца шутить на мой счет; а чтоб сие было вам приятно, -- не думаю.
-- Без всякого сомнения! -- вскричал Простаков и послал слугу просить князя пожаловать. Слуга вышел, и Простаков продолжал: -- Итак, вы останетесь у нас просто, ну, пусть Терентием Пафнутьевичем, бедным дворянином, разорившимся от тяжбы, и другом или даже дальним родственником нашего дома.
-- Но фамилия, -- сказал скоро Чистяков, -- я вдруг не придумаю.
Все приняли вид изобретателей; Простаков потирал лоб, Маремьяна глядела в потолок и молча шевелила губами; но все не могли на скорую руку привести на мысль приличного названия гостю.
-- Боже мой! он уже недалеко, а я еще не имею фамилии. -- Все молчали. Вдруг ворона садится на окно и начинает страшно каркать.
-- Дурной знак! -- возопила Маремьяна.
-- Браво! -- вскричал Чистяков, -- что может быть этого лучше! Назовите меня господин Кракалов. Это, кажется, прекрасное название и самое приличное для дворянина, от тяжбы разорившегося.
Все одобрили его выбор фамилии, и в ту же минуту по всему дому отдан был строжайший приказ и слова не говорить о князе Чистякове, а называть его просто Кракаловым.
С шумом отворяются двери, и, подобно бурному дыханию ветра, влетает новый князь и производит звук, скрып, шарканье. Он казался с виду около тридцати пяти лет, но был так еще жив, так ловок, так привлекателен, что можно было ошибиться и сказать, что еще не более двадцати пяти. Лицо его было нежно; приличная сану важность и вместе тонкая любезность привлекли ему с первого взгляда благорасположение, кроме Простакова и князя Гаврилы Симоновича.
-- Позвольте спросить, в ком из вас честь имею видеть господина дому? Простаков подошел к нему по-простаковски, взял за руку и сказал:
-- Я -- хозяин, это -- жена моя, а это -- дочери; прошу садиться. -- И между тем сам сел спокойно. Но зато госпожа Маремьяна и обе ее дочери начали рассматривать нового гостя с ног до головы.
Он был одет великолепно и на три сажени простирал благоухание. На руке сиял дорогой перстень. Он сидел, развалившись в креслах, и левою рукою играл цепочкою от часов, а правою держал небольшую трость, которой золотым набалдашником щелкал себе по зубам. -- Это дочери ваши, сказали вы, господин хозяин? Едва Простаков отворил рот, как Маремьяна. Харитоновна подхватила: -- Так, ваше сиятельство; это -- старшая, Елизавета, а это -- меньшая, Катерина. Той уже минуло девятнадцать лет а этой нет еще и семнадцати. И они воспитаны в пансионе, в губернском городе, хотя это стоило нам и...
Простаков горел негодованием. Он кинул грозный взор, который поразил ее тем больше, чем реже она видала от него подобные. Князь не заметил сего, ибо он, как ловкий человек, с благосклонным видом рассматривал закрасневшихся дочерей ее.
-- А это, сударыня, -- сказал князь, обратись к ней и указывая тростью на бедного Чистякова, который стоял у дальнего окна и, никуда не глядя, считал на руках пальцы -- это, конечно, из ближних соседей?
-- Это... -- сказала она, заикаясь и взглянувши на мужа.
-- Это, -- отвечал Простаков сухо, -- дальний наш родственник Терентий Пафнутьич Кракалов, дворянин, от тяжбы разорившийся.
-- Я очень рад, что имею честь видеть, -- сказал князь, обратясь к Чистякову, кивнув головою и шаркнув ногою, не поднимаясь с места.
-- Нечему радоваться, ваше сиятельство, -- отвечал Чистяков, поклонясь низко, и вышел в свой покой.
Когда отпили чай, князь просил позволения быть свидетелем дарований дочерей их. Маремьяна с радостию на то согласилась; пошли в зал, но затруднение было, кому играть и кому танцевать с князем. Маремьяна настояла, чтоб дочери ее по очереди оказали оба сии искусства; но Елизавета упорно настояла, что она готова играть, но танцевать отнюдь не может.
-- А я хочу непременно, -- вскричала Маремьяна с краскою гнева на щеках.
-- Не делай принуждения, -- сказал Простаков довольно сердито, -- что делается против воли, то никогда хорошо не бывает. Елизавета, играй: пусть танцует Катерина.
Мать замолчала. Елизавета села за фортепиано; князь с нежностию взял за руку Катерину, и танцы начались. Нельзя было и подумать, чтоб князь Светлозаров, будучи в таких уже летах, когда мужчина невольным образом, без всякого намерения, принимает вид важный; нельзя было подумать, говорю я, чтобы князь мог походить на молодого беспечного человека, упоенного лестною надеждою любви и счастия. Князя можно бы уподобить вечно юному Аполлону, если бы бог сей когда-либо делал прыжки на Олимпе. Но зато Катерина превзошла ожидание матери, которая блестящими от радости взорами сопровождала каждый шаг ее, каждое движение; но Простаков, сидя в углу, морщился и, наконец, не стерпев, сказал вполголоса вошедшему уже и стоявшему подле него князю Чистякову: